Для меня главная сторона таланта г. Антокольского — это способность передавать всю жизненность своего сюжета с такою поразительностью, с такою правдою, какие редко можно встретить в скульптуре. Ведь скульпторы какого хотите времени точно присягнули весь свой век изображать покой и безмятежность; «статуарное спокойствие» вошло даже в пословицу. И вот теперь, в среде русской художественной школы, является скульптор, у которого каждое произведение, наперекор всем старым привычкам, кипит жизнью, неудержимою силою, полно тех порывов и горячности, какие не часто бралась изображать даже и живопись. Глядя на новую статую г. Антокольского и припоминая все прежние его вещи, еще раз чувствуешь, что этот художник стоит особняком между всеми нашими прошедшими и нынешними скульпторами и что впереди у него должно предполагать громадную еще будущность.
«Петр Великий» г. Антокольского был на московской политехнической выставке, и хотя поэтому сотни и тысячи людей его видели, московская печать ничего тут по-всегдашнему не поняла и благоразумно промолчала. Давно ли она объявила, что «Иван Грозный» того же художника — не русский царь и что не так надо представлять русских царей. А между тем Кенсингтонский музей в Лондоне (этот, можно сказать, общеевропейский музей нашего времени) потребовал себе теперь слепок «Ивана Грозного» — первый пример с русским искусством — и поставит эту великолепную статую среди слепков с лучших созданий европейской скульптуры. Не знаю, что будет с «Петром Великим» г. Антокольского, но достоинства его велики, и еще итальянские художники, когда статуя оканчивалась в Риме, утверждали, что во многих отношениях «Петр» — еще высшее произведение скульптуры, чем «Иван Грозный».
В самом деле, взгляните на колоссального русского царя, объятого грозным порывом мыслей и страсти. Эта грудь как бы дышит, приподнимается под своим Преображенским мундиром и андреевской лентой, голова горит, и глаза блещут; а каждая фибра на этом лице ходит и двигается. Вглядитесь в шею — до чего она натуральна, до чего она полна жизни. Одна рука откинулась далеко назад и сжимает почти судорожно трость, упертую в землю, словно враг или не исполнивший повеление русского колосса стоит перед ним; левая рука сжимает зрительную трубку, голова приподнялась под своей полтавской треуголкой и глядит строгими, величественными очами вдаль. Какое выражение, какая сила дышит в этом лице, в этих глазах, во всем мощном повороте головы! Я слышал порицателей, я слышал заметки на те или другие частности, но в ответ на все я скажу только одно: покажите мне в русской скульптуре статую, полную такой же силы и жизни. Что мне более или менее наклоненный нос, более или менее занесенная назад рука; что мне то или это положение ног — подробности, легко изменяемые, если бы сам художник когда-нибудь признал то нужным, — что мне все эти детали, когда вся статуя стоит передо мной, как живая, и глядит на меня живыми глазами. Когда же до г. Антокольского видали мы что-нибудь подобное в нашей скульптуре?
Новая статуя Петра Великого не исчерпывает всего Петра. Что же тут мудреного? Неужели придет такое время, когда один художник исчерпает всю эту колоссальную личность целиком и создаст ее в таких формах, после которых другим ничего уже более и не останется? Нет, это немыслимо. Таков уже был великан Петр, что, сколько ни будут хлопотать над его изображениями целые поколения художников, все еще неизмеримо много тем и сюжетов останется про запас для их наследников. Поневоле это подумаешь, взглянув на все пробованные до сих пор изображения Петра. Сколько в каждом из них несовершенств, сколько слабых сторон! Лучшая, великолепная до сих пор была конная статуя Фальконета; но там, несмотря на всю силу и гениальность художника, несмотря на все величие и оригинальность мотива, присутствовало тоже и немало классической условности и ложной парадности прежнего искусства. Г-н Антокольский сделал шаг вперед: он захотел поставить перед нами Петра живым человеком и сделал это так, как только сильный, глубокий талант способен это сделать.
Наше искусство должно гордиться статуей г. Антокольского, и в русском национальном музее она должна стоять, воспроизведенная из мрамора или бронзы, но только бы не вздумали — от этого боже сохрани — вылить из бронзы или высечь из мрамора одну только голову или бюст. Это было бы просто карикатурное дело. Что такое одна голова там, где дело идет о целой концепции, о целом великолепном создании, где мысль разлилась по всем частям, от верху и до низу, искала себе выражения в каждом уголке, в каждой подробности!