– Ну да, я не верю в то, что не приносит мне прибыль, – разозлился я. – Да, не хочу подставлять себя любимого под удар ради замарашки вроде тебя, не хочу проблем с властями, не желаю рисковать своим бизнесом, и что? Любовь, любовь. Бесполезная вещь. Ты погибнешь, не познав жизни, дуреха.
– Но мы же все равно не живем, – ехидно улыбнулась Лили. – Выживание – наш удел. Пусть я погибну, но ради того, кого люблю. Я разделю с ним эти чувства. Тогда моя душа не будет жалеть об утерянной жизни. – Девушка пристально глянула на меня. – А ваша душа, господин Скупердяй?
Моя шерсть встопорщилась. Я раздраженно наблюдал, как Лили выскакивает за дверь. Сумасшедшая. Целеустремленная сумасшедшая. Я знал, что она больше ни к кому не обратится, знал, что завтра в полдень она сделает все, чтобы остановить карету для перевозки преступников, – может, ляжет посреди дороги, может, с криком кинется на солдат, – но вряд ли я когда-нибудь еще увижу ее живой.
«Чувства, – бормотал я. – Не люблю я делиться. И что это значит? Да, я прекрасно понимаю, что если влипну по самые уши, меня никто спасать не кинется». Я ощутил малюсенький укол зависти. Повезло же этому мальчику-пони. За него беспокоится эта надоедливая девчонка с овечьей головенкой. Хотя после завтрашнего дня никто ни о ком помнить уже не будет. Лили, скорее всего, погибнет, а Умберто, привыкший жить на свободе, недолго сможет прожить в рабстве.
Тряхнув заячьими ушами, я умиротворенно проследил, как на стол бесшумно падает маленький предмет, напоминавший булавку. Мгновением позже на булавочной головке образовался огромный зубастый рот, тихо прохрипевший:
– Эй, толстый!
Я оскалил клыки.
– Замолкни, Хук.
«Булавка» подпрыгнула и зависла в воздухе прямо напротив моей морды. Запаниковав, я вдарил нагловатой булавке лапой и, прижав ее к столу, прошипел:
– Сдурел, Хук? Вдруг тебя кто-нибудь увидит?
– Трусишь, толстый? – ухмыльнулась булавка.
Я вздохнул. Булавочный Хук был моим давним маленьким выгодным, но отнюдь не вежливым приобретением. Слабенький дух, заточенный в булавке, мог исполнять несложные поручения и небольшие желания, что иногда было весьма полезно в моих торговых делишках: там лицензионную печать подпортить, тут бочки для консервации продырявить. Но в остальном Хук был бесцеремонной, абсолютно не уважающей меня сущностью, достававшей меня всякий раз, как я к нему обращался, не говоря уже о том, что за его использование меня могли арестовать солдаты Святой Инквизиции.
– Слышал наш разговор? – угрюмо поинтересовался я.
– До последнего слова, – уверил меня Хук. – Деваха огонь. Заловила себе жеребчика. Ну что, сдаем ее Святой Инквизиции?
Я дернул хвостом и задумчиво поглядел на оживленно гомонящих клиентов бара.
– Сдаем…
* * *
Я сосредоточенно подсчитывал в уме примерную стоимость вазы, украшенную полудрагоценными камнями, когда-то принадлежащую одному из первых правителей Королевств Утопии. До нового грандиозного аукциона оставалось около месяца, и я желал продать все лоты по максимально завышенной цене.
– Эй, Бахус, – окликнул меня Коко.
Оторвавшись от подсчетов, я недовольно глянул на бармена. В помещении было довольно шумно. Все что-то оживленно обсуждали. Видать, снова какая-то сенсационная новость типа напившегося в зюзю мэра города, перепутавшего женский монастырь с домом терпимости.
– Слышал новость? – Коко восторженно обмахивался сложенной веером салфеткой. – Сегодня в полдень кто-то напал на солдат святой Инквизиции, сопровождавших пойманного дикого зверочеловека. Отделали всех, как новорожденных котят!
– Не стыдно смеяться над проколами Организации? – криво осклабился я.
– Я как представлю, что кто-то лупит этих зазнавшихся персон, так не могу остановиться – ржу, как конь, – выдохнул Коко и снова залился смехом. Ему вторили клиенты, сидящие за ближайшими столиками.
– Как конь, – повторил я. – А зверочеловек?
– Сбежал, похоже. – Коко пожал плечами.
– Ясно.
Я покружил по своему столу, пока не нашел удобное положение. Отвернувшись к стене, тряхнул ушами. Булавка прокатилась по моим лапам.
– Эй, толстый! – Хук показал мне целый ряд маленьких острых зубов.
– Как прошло? – спросил я, не утруждая себя одергиванием невежливого духа.
– Слабачки, – промурлыкал Хук. Я сморщил нос. – Моя прабабуся и то активнее лягается.