Джин СТАФФОРД
СКВЕРНАЯ КОМПАНИЯ
Перевел с английского Самуил ЧЕРФАС
Jean STAFFORD, Bad Characters
Покуда жизнь крепко не проучила меня, у меня не бывало сразу больше одного друга. Мои отношения с девчонками, хоть и отличались пылкостью, длились недолго, и каждый раз, когда в смертельной обиде меня гнали прочь, вина была только моей.
Я могла вдруг загнуть по–непечатному прямо в пику боговлюбленной чистюльке (в восемь лет я уже знала столько крепких слов, что самый отъявленный хулиган не смог бы со мной тягаться — язычок у меня был с перчиком), или обозвать рахиткой только что принятую в отряд скаутов подружку, или брякнуть дочке школьного тренера, что спорт — занятие для кретинов. Выходило все нечаянно — просто за игрой в карты, за разговором или на прогулке мне вдруг до смерти хотелось остаться одной, а мой рот мгновенно и безо всякой команды приходил мне на выручку. Я бывала изумлена едва ли не больше окружающих, когда из него вдруг начинали извергаться несмываемо–черные и виртуозные оскорбления.
Но обретя вожделенное одиночество, я расстраивалась, потому что мне вовсе не нравилось быть одной. Я уныло доигрывала партию, словно кто‑то еще находился за столом напротив меня, садилась на землю, смотрела сквозь слезы на возмущенно удалявшихся подруг и заводила сама с собой безрадостную беседу. Я успела сделать врагами всех своих знакомых, и мне оставалось делиться горем лишь с кошкой Муфф, которая — хотите — верьте, хотите нет — никого, кроме меня, не признавала. Она, неблагодарная, кусала и царапала кормящую ее руку, а если кто‑нибудь по простоте душевной пытался погладить ее, прижимала уши к голове, шипела и, распушив хвост трубой, крутила им, как бычьей плетью. Но мне она мурлыкала и, трогая лапами, никогда не выпускала когтей из бархатных подушечек. Вполне подстать дурному характеру были ее шерсть цвета линялой тряпки, тощий хвост и перебитый нос — напоминание о младенческом увечье, а глаза у нее горели неистовой яростью. Мои родные — все они не упускали случая меня поддеть — говорили, что во мне куда больше кровного сродства с Муфф, чем с ними. А брат Джек и сестра Стелла, чтобы довести до белого каления, частенько звали меня «Кис» вместо Крис. Ну, малышка Тэсс, та боялась рот раскрыть: она знала, что стоит ей вякнуть, как я ее удушу. Джек, пакостник, каких свет не видывал, дразнил меня хорьком и врал, будто я обжираюсь рыбой, которую я, кстати, терпеть не могу. Сам он был хорьком, потому что ловил скунсов в горах — мы жили в Адамсе, штат Колорадо — и почти каждый раз, когда этот растяпа и оболтус возвращался со своей вонючей охоты, приходилось закапывать в землю всю его одежду. Но от него все равно так несло, что ни одна девчонка в школе не хотела сидеть рядом, и его прогоняли с уроков домой.
Как‑то под Рождество, когда мы с Вирджилом Мидом катали во дворе снежную бабу и уже стали лепить правую руку, мне ни с того ни с сего понадобилось остаться одной. Тогда я обозвала его сыном корабельного кока, заявила, что весь мир знает, какой клоповник развела его мама у себя дома, и добавила, что его папочка — зубной врач и помощник шерифа — промышляет самогоном. На миг Вирджил остолбенел от изумления — ведь всего минуту назад мы решили пожениться, когда подрастем, и стать миллионерами — а потом с яростным воем повалил меня и стал кормить снегом. Искры и черные шарики запрыгали у меня перед глазами. Когда он, наконец, отпустил меня, мы оба ревели, а Вирджил орал, что если я сию минуту не уберусь со двора, его отец арестует меня и засадит в Канон–Сити. Едва живая от холода, со щемящим сердцем, я побрела домой. И опять мне пришлось коротать дни со старушкой Муфф. Длилось это одиночество довольно долго — до тех пор, пока я не встретила Лотти Скок. Хотя слово «встреча» лишь весьма отдаленно отражает обстоятельства нашего первого знакомства.
Я увидела Лотти в первый раз на нашей кухне за кражей шоколадного торта. Стелла и Джек еще не вернулись из школы: имея более счастливый характер, они всегда бывали в компаниях и сейчас, наверно, сидели у кого‑нибудь дома, резались в двадцать одно и уминали конфеты вперемежку с воздушной кукурузой — во всяком случае, не скучали. А мама поехала навестить знакомую в туберкулезном санатории и взяла с собой Тэсс. Когда я услышала, что кто‑то возится на кухне, я сперва решила, что это мама вернулась так скоро, и вышла спросить, почему зеленая сосна, которую я наклеила на квадратик красной бумаги, выглядит так, будто вот–вот повалится. Но вместо мамы и сестренки я увидела на кухне странную замухрышку, как раз когда она поднимала стеклянную крышку с роскошного лакомства, которое мама лишь час назад вынула из печи и поставила на полку у окна. Девочка стояла спиной ко мне и, заслышав шаги, быстро оглянулась: ее узкое и дряблое личико выражало удивление, страх и ненависть. В тот же миг она опустила крышку и замерла, как заколдованная.