Удача и мастерство не покинули бы Лотти, а ее шляпа стала бы к обеду рогом изобилия, если бы в самый момент, когда ее рука потянулась к бусам, мной не овладела та моя неукротимая потребность. Никогда это еще не обрушивалось на меня так внезапно, может быть, потому, что сейчас меня со всех сторон давила и толкала толпа, а раззявленные рты дышали мне в лицо. Как бы то ни было, именно в этот решающий момент мне понадобилось остаться одной.
Секунду я стояла, уставившись на костяные заколки, а когда продавец спросил: «Так что же ты хочешь купить своей маме, милочка? Какого цвета волосы у твоей мамы?» — я глянула мимо него на Лотти и ответила: «Что, в вашей семье только у брата все шарики в голове не на месте?» Продавец остолбенело повернулся в сторону моего взгляда и схватил за руку Лотти как раз в тот момент, когда она приподымала шляпу, чтобы просунуть под нее бусы. Она неосмотрительно выбрала длинную нитку и чуть замешкалась; у меня промелькнула отвратительная мысль, будто у нее из головы вытекают мозги.
Не в силах справиться с этим чепе, продавец яростно зазвонил и заорал: «Мистер Беллами! Я воровку поймал!» Внезапно нагрянула тишина, а потом такой гвалт, какого я в жизни не слыхала. Звонок звенел, дети ревели, посуда сыпалась на пол, а толпа, спотыкаясь, ринулась к месту происшествия.
Возле Лотти в тот же миг вырос девятнадцатилетний широкоплечий мистер Беллами, крепко держа ее за руку и снимая шляпу, явившую к восторгу зрителей невероятный ассортимент товаров. Со взлохмаченными волосами и миной невинности на лице хитрюшка Лотти притворилась глухонемой. Она показала на резиновые перчатки, потом показала на меня, и мистер Беллами, которому, наконец, представился случай проявить свои способности, воскликнул: «Ага!» и, не отпуская Лотти, бросился вокруг прилавка и схватил за руку меня.
Я не знаю, где теперь Лотти — гастролирует ли еще или сидит в тюрьме. Судя по ее поведению после нашего задержания, первое столь же вероятно, сколь и второе. (С тех пор я ее не видела, и могу лишь предполагать, что она в ту же ночь смоталась из города на товарном поезде. А, может быть, вся ее семья снялась так же быстро, как и объявилась: обитатели наших трущоб были очень непоседливы. Можете быть уверены, что я не пыталась ее разыскать и несколько месяцев обходила Арапаха Крик и Норт Хилл десятой дорогой.) Она не произнесла ни слова и только делала знаки пальцами, переворачивая все с ног на голову. Пытались проверить ее слух, стреляя их хлопушки прямо у нее под ухом, но она и глазом не моргнула.
Вызвали моего отца, и он приехал на нашей семейной машине. Я почти не слышала, о чем шла беседа, потому что страшно ревела, но все же поняла одну его фразу: «Ну что же, негодница, ты, видно, добилась того, что мне придется порвать отношения с нашим старым другом, судьей Бэем». Я пыталась защищаться, но все было бесполезно. Управляющий, мистер Беллами, продавщицы и мой отец — все ласково похлопывали Лотти по плечу, а продавец даже сказал: «Несчастный ребенок–калека». Несчастному ребенку–калеке подарили кулечек леденцов, и он ответил им наибессовестнейшей улыбкой благодарности, немного похныкал и зашагал прочь, держа перед собой, как попрошайка, пустую шляпу. Я ненавижу Лотти по сей день, но должна оценить ее по заслугам — она была гениальна.
Мистер Беллами, я уверена, хотел бы упечь меня в исправительную школу на всю жизнь, но управляющий сказал, что, поскольку это мой первый проступок, он позволит отцу самому наказать меня, Продавщица — старая дева — только щелкнула языком и покачала головой. Папа вытолкал меня из кабинета и из магазина, поскорее запихнул в машину и помчал домой, что‑то бормоча себе под нос. Иногда до меня долетали слова: «нравственность» и «в наши дни».
Стоит ли рассказывать дальше? Сами понимаете, что потом было. Папа, поразмыслив, решил не разлучаться с судьей Бэем, а напротив, воспользоваться дружбой с ним в трудную минуту, и повел меня к нему в дом выслушивать нравоучения. Единственное, что я запомнила из длинных сентенций, которые он изрекал, сидя за своим бюро и неподвижно вперившись в меня, было: «Я хочу, чтобы вы хорошенько над этим задумались, барышня. Я хочу, чтобы вы заглянули в самые темные уголки своей совести и нашли в них и вырвали корень зла». Ну и мудрец! Да если бы я выкорчевала в себе все дурное, что бы от меня осталось? У мамы несколько дней не просыхали глаза, потому что она вскормила такую преступницу, и ей было стыдно показываться в соседней лавке; отец молчал и только часто поглядывал в мою сторону. Паинька–Стелла сказала: «И как только тебе не совестно было так поступить на Рождество!» А Джек… Он и не догадывался, как близко ему было до небес, когда я сжимала в руке кухонный нож. Я столько раз слышала «хорек», что чуть не свихнулась. Тэсс, конечно, не понимала, что вокруг делается, и задавала столько вопросов, что я, наконец, бешеным шепотом посоветовала ей сходить посмотреть, где раки зимуют.