Резкая боль в животе прервала мысль. Голод вернулся, скрутив живот. По привычке я потянулся к кадке с водой, но одёрнулся: за последние дни было выпито литров пятьдесят, если не больше. От такого количества уж точно плохо станет.
Вскоре зашуршал полог шатра, внутрь зашла орчиха с металлическим браслетом на ноге и по обыкновению своему встала рядом со входом.
— Спасибо, что пришла.
— Я не могла не прийти, ведь древнейший попросил об этом, — с будничной усталостью в голосе проговорила орчиха.
— Тогда могу ли я попросить тебя о помощи? — Кагата молчала, поэтому я продолжил. — Не могла бы ты принести завтра кружку и помочь мне выпить воды.
— Ты просишь помочь тебе пить? — с удивлением отозвалась орчиха.
— Можешь не помогать, если тебе неприятна сама эта мысль. Но, понимаешь, — я выдержал мхатовскую паузу секунд в пять, — если я продолжу пить как раньше, то через неделю тут лягушки заведутся. А через две они изберут меня своим королём.
Кагата ничего не ответила, но было слышно, как та быстро выдохнула носом и чуть мотнула головой, словно пыталась сохранить маску серьёзности. Вот он, мой единственный шанс показать всю глубину моего дегенеративного юмора.
— Если так подумать, то я вполне подхожу на эту роль. Ну вот сама посуди: передних лап у меня нет и ходить или бегать я не смогу, а крылья сломаны и о полётах придётся забыть. Остаются задние ноги. И когда они исцелятся, то единственное, что я смогу делать — это прыгать как лягушка. Вот представь себе, что древнейший как лягушка по полю скачет: прыг, скок, квак.
В такт последним трём словам я качал головой. Два раза мотнул на «прыг и скок», а на «квак» — наклонил голову вбок.
Кагата прыснула, её затрясло, но она старалась удержать в себе подступающий смех. Но меня это не устраивало, так что я два раза легонько хлопнул культями по грязной луже, одновременно два раза мотнул головой и в такт движениям произнёс:
— Квак, квак.
Размытый силуэт сложило пополам. Кагата приложила руки ко рту и едва сдерживалась, чтобы не засмеяться во весь голос. Но я слышал, что она смеялась тихо-тихо, как мышка. Сквозь пальцы плотно сложенных ладоней воздух вырывался со свистом, чем ещё сильнее раззадоривал орчиху. Её крутило от смеха, она едва сдерживалась.
Я смотрел на это всё и мысленно ликовал, снаружи оставаясь полностью спокойным. Потому что она теперь моя. Моя! С потрохами от кончика носа до пяток! Да, чёрт возьми, да! Она мне всё расскажет, всё до последней детальки расскажет! Теперь в её глазах я не просто кусок живого мяса — теперь она воспринимает меня за равного себе. Ведь не смеётся же человек над шутками того, кого он ненавидит; так и в этом мире разумный не будет реагировать на действия того, кого он презирает. Мы одинаковы, все живые и разумные сущности. Мы не смеёмся рядом с врагами, но с радостью смеёмся с друзьями.
Минуты три орчиха сотряслась от едва удерживаемого смеха, всё время смотря на вход в шатёр и постепенно приходя в адекватное состояние. Наконец она полностью распрямилась и убрала руки от лица.
— Мне не хочется примерять корону предводителя лягушек, — я поставил точку.
— Неужели древнейший не хочет возглавить это многочисленное семейство? — в голосе орчихи исчезла усталость, а на её место пришла лёгкость. Даже какой-то детский азарт.
— Может быть, в этом есть свой почёт, но судьба уготовила мне другую участь. Я буду зваться «Ужасом, летящим на крыльях ночи». Так что кто-нибудь другой пусть носит титул «Квакающий ужастик цвета болотной тины».
Кагата прыснула и сказала ровным и чуть нежным голосом:
— Я согласна с тобой, древнейший. Тебе совсем не к лицу…
— К морде? — уточнил я, понимая, из-за чего орчиха запнулась.
— Да. К твоей морде не подойдёт цвет болотной тины, — Кагата остановилась, то ли переводя дух, то ли внутренне соглашаясь сама с собой. — Я помогу тебе пить воду.
— Спасибо, — я легонько кивнул и мне показалось, что Кагата чуть отступила, не веря в происходящее. — Как раз смогу понять, насколько оно восстановилось. Я скажу об этом, и ты сможешь передать вождю.
— Передать что?
— Мои слова. О моём зрении. Ты ведь присутствовала при нашем разговоре.
— Я присутствовала при вашем разговоре, древнейший, — голос Кагаты стал холодным как звон сосульки на морозе. — Но я не могла слышать ваш разговор.
— Почему? Ведь дети Мкаату́х способны общаться между собой без слов.