Единственная проблема заключена в правом глазу. Его так просто не вырастить: нужны обширные запасы выносливости, маны и крайне высокий уровень самоисцеления.
Закончив любоваться своим отражением — я поблагодарил Кагату и та смогла наконец опустить руки, уже мелко дрожащие от напряжения. Потом орчиха помогла мне выпить воды, пожелала спокойной ночи и, взяв мешок, уже собралась уходить — но я задержал её одной маленькой и наглой просьбой.
— Завтра я усну. Не знаю когда, но я хотел бы попросить тебя зайти ко мне не вечером, а днём. Если сможешь.
— Не знаю, смогу ли, — грустно ответила орчиха, стоя рядом с пологом шатра. Но она вдруг резко встрепенулась, почувствовав новый импульс жизни. — Я попробую. — Кагата чуть поклонилась и юркой мышкой выскочила из шатра.
Возможность осмыслить сегодняшний день появилась, лишь когда последний кусочек скрылся в животе. Притом этим последним кусочком была голова — противно хрустит и мозг склизкий. Гадость, одним словом, и чего такого сестра в них нашла?
Правда, закончив трапезу, я сначала истратил накопившуюся выносливость, направив все сеансы в левый глаз. Эффект не заставил себя ждать и теперь получилось рассмотреть светильники, не напрягаясь и не щурясь. Это внушало оптимизм, что очень скоро я переключусь на задние ноги. Но ещё больше меня радует другое.
Я буду жить! До конца зимы уж точно. Оркам незачем выпускать мне кровь сейчас, ведь проще держать её внутри живого дракона. Да и не прирежут меня, пока я в скверной отключке, ведь и в те два дня не убили.
Да ещё и Кагата с такой охотой идёт со мной на контакт, она даже согласилась надурить детектора лжи — моя значимость для неё явно выше всего племени Аиста. Так что следует этим воспользоваться и узнать точные сроки ритуала преображения…
В сердце вдруг заскреблось родное и такое привычное чувство. Со вчерашнего дня я не ощущал свою любимую паранойю. Вот она, вылезла из песочницы, стоит рядышком и бьёт по моей ноге пластиковым ведёрком.
'Ну чего ты тут, в песочке надоело играть? А? Орки могут подстроить всё это? Ты про то, что реакция Кагаты — это всего лишь их хитрый план? Ты, как всегда, права, моя маленькая прелесть. Они уж точно могли что-то подобное задумать. Но сама подумай — а не странно ли это всё? Ведь если эти орки с их Всеобщей Церковью такие все набожные, то может быть их праздник Новой Жизни — похож на нашу Масленицу? Что значит, не похож? Ведь Масленицу празднуют в начале весны, как бы прогоняя зиму и встречая тёплое время, там и птички всякие прилетят, и травка взойдёт, и зайчики по лесам забегают. Так может Новая Жизнь — это то же самое…
Что значит, я странный? Почему? Потому что так свято верю в слова Кагаты? Какой синдром у меня развился, любви заключённого к надзирателю? Хочешь сказать, что у меня развился Стокгольмский синдром⁈ Я тебе сейчас как жопу надеру за такие слова! Ишь, что удумала — хозяина всякими нехорошими словами обзывать. А ну, иди в песочницу… Что? Там кто-то новенький и ты его пугаешься? Ну, давай посмотрим на него…
А ты посмотри, действительно новый. Ты кто такой, совсем крохотный и с сопливым носом? Юный манипулятор? Это чем манипулируешь, совочком и ведёрком? Другими разумными⁈ Так, паранойя, возьми над манипулятором шефство: делись с ним игрушками, конфетами и всячески защищай. Пусть он вырастет большим и сильным. Что спрашиваешь? Кто это там сидит в далёком углу? То человеколюбие и… О, человечность из болота вылезла! Стоит вся бедная такая, измазанная в болотной жиже, пытается отряхнуться и хнычет без конца. Ну, не засовывать же её в болото обратно, в самом деле — пусть уж стоит в сторонке, раз ещё жива.'
Закончив шуточный монолог и немного приободрившись — я стал продумывать дальнейшие шаги по охмурению орчихи.
На следующий день Кагата зашла в шатёр по обыкновению вечером — это было видно по тёмным тонам огромного мира, простиравшегося за пределами маленького унылого шатра.
Орчиха выглядела уставшей даже больше, чем обычно: плечи и руки мелко дрожали, в уголках глаз что-то блестело, взгляд растерянно бегал, щёки пылали красным как от ударов, а дыхание нередко сбивалось.