С полчаса в полумраке конторы секретарь с тоской воскрешал это видение. Ближе к полудню он повесил на дверь замок и отправился перекусить, чтобы тем самым подпитать свое воспоминание.
Когда он проходил мимо почтового отделения, телеграфист помахал ему рукой, приглашая подойти.
— У нас будет новый священник, — сказал он. — Вдова Асис накатала письмо апостолическому префекту.
Секретарь не одобрил его откровенность.
— Лучшая добродетель мужчины, — сказал он, — это умение хранить тайну.
На углу площади он увидел сеньора Бенхамина, — тот стоял, размышляя, сможет ли он перепрыгнуть через лужу, разлившуюся перед его лавкой.
— Если бы вы только знали, сеньор Бенхамин… — начал секретарь.
— А в чем дело? — спросил сеньор Бенхамин.
— Да ни в чем, — сказал секретарь. — Я унесу эту тайну с собой в могилу.
Сеньор Бенхамин пожал плечами. Но когда он увидел, с какой почти юношеской ловкостью секретарь перескакивает через лужи, то и сам решился.
Пока он отсутствовал, кто-то принес в комнату за лавкой судки, тарелки, столовый прибор и сложенную пополам скатерть. Сеньор Бенхамин покрыл скатертью стол и с величайшей осторожностью разложил на ней все необходимое для обеда. Сначала он съел желтый, с большими круглыми пятнами жира суп, в котором лежала мясная кость. На второе — рис с тушеным мясом и куском жареной юкки. Становилось все жарче, но сеньор Бенхамин не обращал на это внимания. Пообедав, он сложил тарелки и судки и выпил стакан воды.
Он уже собирался повесить гамак, когда услышал, что кто-то входит в лавку.
Голос, словно бы сонный, спросил:
— Сеньор Бенхамин здесь?
Он обернулся и увидел женщину в черном, с землистым цветом лица, ее голову покрывало полотенце. Это была мать Пепе Амадора.
— Меня нет, — сказал сеньор Бенхамин.
— Но ведь это вы? — спросила женщина.
— Ну и что из этого? — сказал он. — Меня все равно что нет, так как я знаю, зачем я вам нужен.
В растерянности женщина остановилась в дверях, а сеньор Бенхамин уже успел повесить гамак. При каждом выдохе из его груди вырывался тихий свист.
— Не стойте в дверях, — неласково сказал сеньор Бенхамин. — Или уходите, или входите в дом.
Женщина вошла, села на стул, стоящий у стойки, и беззвучно заплакала.
— Извините, — сказал он. — Но вы должны понимать, что, стоя в дверях, вы меня компрометируете перед всеми.
Мать Пепе Амадора сняла с головы полотенце и вытерла им глаза. Как обычно, повесив гамак, сеньор Бенхамин проверил прочность веревок. Затем снова обратился к женщине.
— В общем, — сказал он, — вы хотите, чтобы я написал вам прошение.
Женщина кивнула.
— Я так и знал, — продолжал сеньор Бенхамин. — Вы все еще верите в силу прошений. А в наше время, — он понизил голос, — все решают не бумаги, а пули.
— Да, это все говорят, — сказала женщина, — но не у всех, а только у меня одной сын в тюрьме.
Пока говорила, она развязала узелки на платке — его она до этого все время сжимала в кулачке — и вынула несколько измятых, пропитанных потом бумажек: восемь песо. Протянула их сеньору Бенхамину.
— Это все, что у меня есть, — сказала она.
Сеньор Бенхамин посмотрел на деньги, пожал плечами, потом взял банкноты и положил их на стол.
— Одно могу сказать наверняка: писать прошение бесполезно, — сказал он. — Но я напишу, только чтобы доказать Богу, что я — человек настойчивый.
Молча женщина поблагодарила его, кивнув, и снова заплакала.
— Во что бы то ни стало, — посоветовал ей сеньор Бенхамин, — добейтесь у алькальда встречи с вашим сыном и убедите его рассказать все, что знает. Иначе эти прошения — коту под хвост.
Женщина высморкалась в полотенце, снова прикрыла им голову и, не обернувшись, вышла из лавки.
Сиеста у сеньора Бенхамина длилась до четырех дня. Когда он вышел умыться во двор, небо было ясное, а воздух так и кишел летающими муравьями. Переодевшись и причесав редеющие волосы, он отправился на почту купить гербовую бумагу.
Он уже возвращался назад в лавку, чтобы написать прошение, как понял: в городе что-то произошло. Издалека послышались крики. У пробегавших мимо ребятишек он спросил, что случилось, и те, не останавливаясь, объяснили. Тогда он вернулся на почту и отдал гербовую бумагу назад.
— Уже не понадобится, — сказал он, — Пепе Амадора убили.
Еще полусонный, в одной руке зажав ремень, а другой застегивая гимнастерку, алькальд в два прыжка скатился вниз по лестнице. Необычная для этого часа яркость неба заставила алькальда подумать: сколько же сейчас времени? Еще не поняв толком, что случилось, он понял: нужно идти в казармы.