Но падре Анхель пропустил ее слова мимо ушей. Разгорался великолепный, ясный день, словно оповещавший: и в этом году, несмотря ни на что, придет в свое время декабрь. Сегодня, как никогда, падре Анхель остро ощутил: Пастор замолчал навсегда.
— Ночью слышалась серенада, — сказал он.
— Да, пели пули, — подтвердила Мина. — Только совсем недавно стрельба прекратилась.
Падре впервые посмотрел на нее. Как и ее слепая бабушка, она тоже была очень бледной и тоже носила голубую ленту светской конгрегации. Но, в отличие от Тринидад, бывшей немного мужеподобной, в ней начала уже расцветать женщина.
— Где стреляли?
— Везде, — ответила Мина. — Они словно с цепи сорвались: все искали листовки. Говорят, в парикмахерской вскрыли пол и обнаружили оружие. Тюрьма уже переполнена, и еще говорят: мужчины уходят в горы — в партизанские отряды.
Падре Анхель вздохнул.
— А я ничего не слышал, — сказал он.
Он пошел в глубину церкви. Мина молча последовала за ним к главному алтарю.
— Но это еще не все, — сказала она. — Ночью, несмотря на комендантский час и стрельбу…
Падре Анхель остановился и осторожно посмотрел на нее своими чистыми голубыми глазами. Мина с пустой коробкой в руках тоже остановилась и, прежде чем закончить фразу, нервничая, улыбнулась.