Э, Нияз понимает — работа такая, подробности ему не нужны.
— Э-це-це! — Нияз коснулся руки гостя. — Скажи мне, а почему бы тебе не вернуться на родину?
Гость усмехнулся:
— Один поэт сказал как-то: «Ведь если я гореть не буду, и если ты гореть не будешь, и если мы гореть не будем, так кто же здесь рассеет тьму?»
— Ну, ну! — удивился старик складу этих слов, — Хорошие слова, красивые слова! Как это он сказал: «Ведь если я гореть не буду…»
Нияз и гость шли не торопясь к машине. Аслан неслышно следовал за ними, стараясь не проронить ни слова из их разговора. Он вслушивался в низкий сильный голос гостя и уже не думал о его красивом светлом костюме, о белой рубашке, о переливчатом, как змеиная шкурка, галстуке, о перламутровых запонках. Наверно, это все-таки не главное в госте. Что-то болезненное было в его высокой, сутуловатой фигуре, в худобе, которая бросалась сейчас в глаза, несмотря на добротный костюм.
— Если бы возможно было то, о чем ты говоришь, аксакал, — он обвел глазами вершины, покрытые снегом, — я бы жил в горах и пас овец. Какой здесь воздух, какие горы, какой в них покой!
Гость повернулся и посмотрел на Аслана. Он посмотрел на него с острым вниманием: словно впервые увидел. Аслан съежился от этого сильного, проникающего в душу взгляда, словно его застигли врасплох со всеми мелкими чувствами, суетой и завистью. Он чувствовал себя раскрытой книгой, в которой гость мог читать все его тайные мысли. Он почти не дышал, ожидая, что на него обрушатся сейчас резкие, безжалостные, изобличающие слова. Но гость — как быстро и неожиданно менялось выражение его глаз! — по-свойски кивнул ему и сказал:
— Он ещё может по-своему распорядиться собой и решить, как ему жить. Мне не пришлось выбирать.
От ласки, мягко сверкнувшей в глазах гостя, кровь прихлынула к щекам Аслана.
— Что? Мечтаешь о мировой революции? — спросил гость. — Наверно, скучно тебе здесь?
Аслан мял потными руками сложенную вдвое камчу. Он не нашелся, что ответить. Старик ревниво посмотрел на него. Усы у него вздернулись, как у хищного кота. Он положил руку гостю на плечо, чтобы отвлечь его от Аслана.
— А что, если поживешь у меня в горах? — сказал он. — Работа будет нетрудная — пасти со мной табун. Мне как раз нужен хороший помощник. На воздухе, на кумысе, на свежей баранине ты быстро поправишь свой желудок! Поверь мне, старику, скоро тебе можно будет пить водку, как кумыс, и лицо твое станет, как у девушки.
— Я пошел бы к тебе в помощники, аксакал, и был бы счастлив поучиться у тебя, потому что ты добрый и мудрый человек.
Нияз бровью не повел от этой похвалы. Он был озабочен одним — он видел, как гость торопится, и не хотел отпускать его.
— Я знаю, у тебя важные дела и ты не можешь бросить их. Но тогда пришли ко мне твоего сына. Разве ему будет плохо здесь? Моя старуха ещё достаточно крепка, чтобы присмотреть за ним. С моими внуками он не будет скучать. Он будет расти крепким и сильным, из него вырастет настоящий джигит…
Старик не унимался — он красочно расписывал прелести чабанской жизни. Гость слушал, покашливал, не зная, как остановить поток его красноречия. Он торопился к машине. Нияз, однако, цепко держал его за руку, ноздри его широкого носа обиженно раздувались.
— Если так, — сказал он, и скулы его порозовели, — ты не откажешься от моего подарка.
Спутники подошли к гостю, и один из них показал на часы.
— Мы опоздали. Не знаю, что с нами будет, головы снимут…
— Головы ваши будут целы, — рассмеялся гость. — Вы отвечаете за мою, я отвечаю за ваши.
— Я же сразу сказал вам — так легко не отделаетесь.
Нияз и Аслан вышли из юрты. В руках у старика было седло.
— Вот видите, придется вам взять седло…
Табунщики, сев на коней, ускакали в долину.
Шофер потирал затекшую шею и зевал, спутники курили и нервно поглядывали в окошко, и только гость был спокоен — он записывал что-то в блокнот, изредка отрываясь от него и задумчиво покусывая авторучку. Услышав топот копыт, он спрятал блокнот. Оба табунщика, старый и молодой, приближались к машине на конях, а вслед за ними, на длинном поводу, бежал красивый караковый и уже оседланный конь.
— Это мой тебе подарок, — сказал Нияз, шумно дыша.
Один из спутников гостя страдальчески сморщился и закрыл рукой лицо, и было непонятно, то ли он плакал, то ли смеялся. Второй отвернулся и стоял, засунув руки в карманы, будто ничего не видел и не слышал.
Лицо Нияза было торжественно и строго. Гость вышел из машины. Глаза его весело блестели. Он подошел к коню, осмотрел его, похлопал по шее, потом засучил рукава и взял коня за узду. Конь отпрянул, но гость потянул его к себе, сжал узду в кулаке. Теперь видно было, что это огромный кулак и принадлежит он сильному человеку.