Жилось ему у Нины вольготно — ни в чем отказу не знал. И ел всегда в охотку. Сколько ни давали, все мало — ещё давай. Съест тарелку борща, сам в чугунок заглянет: не осталось ли? Хлеба кусок жует, а на каравай поглядывает: как бы не спрятала раньше времени.
— Живот не лопнет?
— У меня уемистый.
— Не волк ли в нем живет?
— А как он туда влез?
— Когда ты спал. Ты рот раскрыл, он и влез.
— Я маленький.
— А это не волчина, а волчок, росточком с жука. Теперь-то он, наверно, большой уже стал.
— Отчего же большой?
— В живот харчей ему бросаешь, вот и растолстел.
Когда же Василек есть не хотел, отворачивался — а это
редко случалось, — Нина вспоминала волчка:
— Волчок проголодался, накорми его.
Василек старался, ел, себя не жалел.
— Где это ты извозился так? — спросит, бывало, Нина, когда он с улицы прибежит. — Возьми-ка вон зеркальце, глянь, что там за зверь-замазур?
Василек возьмет зеркальце, уткнется в него носом и начнет разглядывать себя, косматого и грязного.
— Где?
— Ты глубже загляни.
Вопьется он в зеркало, нос прижмет.
— Как зверя-то зовут?
— Василек.
— А в ухе кто у тебя живет?
— Кто? — насторожится Василек, ожидая подвоха.
Петух.
— Петух?
— Набери в ковшик водички и вытури его оттуда.
Отмоется Василек дочиста, залезет на печку, упрется локотками в теплую овчину, запустит пальцы в жесткие свои кудряшки и потребует:
— А ты мне сказывай сказку!
— Это про волчка? Ну-к, слушай… Влез он в ухо, огляделся, хотел обратно уйти, глядь — высоко прыгать, ушибется. Посидел, зубами пощелкал и спать улегся па пустое брюхо. Спит, сон видит: зверь идет…
— Какой?
— Медведь, должно быть. Проснулся, темно, никакого зверя нет. А под утро встал голодный, а есть-то нечего, зубами пощелкал и снова спать. Солнышко высоко, а он все спит. Проснулся, зубами пощелкал и снова на бок. Так и жил один, брюхо совсем подвело, да скучно стало, поиграть не с кем. И надумал жениться. Где жену найдет? Никто не хочет в ухо лезть, хата тесная. Лиса пришла, посмотрела: «Нет, — говорит, — грязно здесь, не пойду замуж». Сорока прилетела, посмотрела: «Живи один, — говорит, — а я себе другого найду» Прискакала мышка, понюхала и тоже убежала. Никто замуж за волчка не хочет. Скучно жил волчок. А потом думает -«Дай приберу, может, кто и пойдет замуж». Взял прибрал чисто. Ан, глядит — опять кто-то грязь наволок. Кто бы это, а?
— Я! Кто же ещё! — радостно кричит Василек.
Дня не пройдет, все. бывало, требует сказок. Есть не сядет без них. Помыться не заставишь. На улицу не выгонишь. Сказывай да сказывай.
И поселились в избе сказки, полным-полно их было — и запечных, и чуланных, и амбарных, жили они в ушах, в карманах, у скотины на рогах и на хвостах. А воробьи, что ютились в соломенной крыше, под стрехой, были вовсе не воробьи, а солдаты Воробей-царя, и звали их: Турухан-воробей, Кииреян-воробей, Митрофан-воробей и Алихаи-воробей. И было у Воробей-царя столько сынов-воробеичей, что расселились они на две деревни, на пасху куличи пекли, на престольный праздник бражку варили, стенка на стейку ходили, драки чинили меж собой.
Раньше, бывало, приводила Василька мать, а теперь сам к Нине прибегал. Вечером зайдет Полина за малым, оглядит его и вздохнет:
— Парень вроде потише стал. Спать уложишь, а ои сядет на кровати и бормочет разное… Сказки ему читаешь, что ли? Все пристает — расскажи да расскажи. Тут и так времени нет, а он — сказки. Подрастешь, говорю, в школу пойдешь, сам читать будешь. А он что? Сам сказку начнет говорить. Господи, спасу нет! Тут одно, тут другое, а он бубнит тебе в ухо, пока не цыкнешь… Ну как, твои-то пишут тебе?
— Давно письма не было.
— Видела я твоих стариков на базаре, картошку твою продавали. Деньги тебе отдают?
— Да зачем они мне? Есть у меня все…
Полина подбирала губы, сурово и властно говорила:
— А им куда же копить? Молода ты ещё, а в старухи записалась. Насбирала бы, уехала отсюда. Деньги ой как нужны! Мой-то Павел, слыхала, косой Варьке дворик разделал — любо-дорого, загляденье одно! Денег, что ли, дала? Бери, говорит, яблок. Своих-то, что ли, у меня нет?
И пойдут разговоры про нехватки, про цены базарные. Слушал Василек бабьи разговоры, и странные сказки сочинялись в голове. Молоко, яйца, картошка, яблоки — все, что перебирали женщины в разговоре, улетало на базар, а там машина стояла, глотала все и обратно денежки выплевывала. А денежки были не простые, на железных лапках, крикучие, занозливые и дрались меж собой. Скучные какие-то сочинялись сказки. Василек убегал от них на улицу, спускался в овражек, где в ручье плескались утки, а рядом прыгали солдаты Воробей-царя: Турухан, Кипреян, Митрофан и Алихан…
Однажды Полина уехала с мужем в город. Василька отвезли к бабке, к матери Полины, в соседнюю Жуковку. Вернуться думали не раньше как через неделю. Однако на второй день прикатил Василек в деревню. Сам, без бабки, на колхозной полуторке. Вылез из шоферской кабины — и прямо к Нине.
— Ты откуда? — удивилась Нина.
— От бабки удрал.
— Это как — удрал?
— А так вот: бегунки привели!
— Какие ещё бегунки?
Василек снял сандальку, задрал ногу и показал:
— А вот тут бегунки! Они в пяточках да в пальчиках живут!
— Ах ты, пятки-пальчики! — рассмеялась Нина, вспомнив потешку, которую сама и сочинила.
Так и остался у неё Василек.
К вечеру приехали из района старики Пылаевы — погостить и на огороде помочь. Сели вместе обедать. Василек первый к столу, первый и ложку в миску. Старая Пелагея Васильевна повязала его полотенцем, утерла ему нос и пристроилась рядом. Сидят взрослые, смотрят, как Василек молотит. Переглядываются.
— Ровно сроду не ел, — сказала Васильевна, подвигая к нему миску. — Не кормят тебя, что ли?
— Это у меня волчок там, есть просит. — И стукнул себя по животу.
— Какой волчок, что болтаешь?
После обеда между взрослыми возник странный разговор.
— Николай-то свататься не приходил? — спросила мать.
— Приходил.
— Ну, а ты что?
— Да на что я ему, старуха? Пускай помоложе поищет.
— Дура! Так и век твой пройдет, в девках останешься!
Василек залез на колени к Нине, угрюмо смотрел на Васильевну, сопел.
— Пускай замуж не выходит.
— А почто ей замуж не выйти? Может, ты возьмешь?
— Пускай за меня идет.
— Так ты же маленький.
— Маленький, а подрасту, большой буду.
— Так Нина старухой станет.
— Не станет, — сказал Василек, — она всегда такая будет.
— Спасибо тебе на добром слове. — Нина потрепала его по щеке. — Иди-ка лучше во двор, прохладись, от тебя жаром несет, как от печки.
Когда Василек убежал, Васильевна сказала сурово:
— Ты, Нинка, не больно малого приучай. Смотри тут за ним, корми, а мать-то носится но свету, как чумовая. Бабы-то мне на базаре всякое говорили…
— Не зову я его, сам бегает.
На другой день пришла бабка из Жуковки. Ходила по всей деревне, плакала, искала беглеца.
— Не у вас ли Вася-то наш? Вот беда: дочка уехала, на меня свалила, а с ним горе одно. Случись чего с мальчонкой, я буду виноватая. Люди сказали — посмотри у Пылаевых…
Василек, завидев бабку, спрятался на сеновал, а бабка сидела в избе, причитала, жаловалась на соседей, на колхозного председателя, на дочь, на внуков, а наговорившись, стала собираться.
— Ну, так я на вас в надежде, — сказала она, прощаясь.
— Да что с ним сделается, — махнула Васильевна рукой. — И так тут цельными днями пропадает.
Когда бабка ушла, Василек выбрался из своего убежища, нашел своих дружков-приятелей и гонял по деревне до самой ночи.
Дня через три наутро прикатил домой Павел. Приехал один, без Полины — та ещё в городе оставалась кое-чего прикупить. Бросил бульдозер во дворе — и к Пылаевым.