— А у тебя какое дело?
— Я буду заниматься космогеологией.
Удивительна простота, с какой Алик перешел с ней на «ты». Он видел в ней равную себе, и, кто знает, может, это было действительно так, ибо разве душа, испытывая тяготение к другой душе, обязательно должна справляться о возрасте её владельца?
Фантазии Алика испарялись так же быстро, как и возникали. Не то чтобы Александра Ивановна поспевала за ним — это было невозможно, но душа её была открыта для него, как сухая почва для дождя, и неравенство их поэтому по имело значения. Она без усилий входила в его мир, не очень-то ориентируясь и нем, но принимала его в целом — и этого было достаточно. Вольте того, она позволяла себе критиковать, отпускать иронические реплики, сомневаться, но сомневалась в частностях, не подвергая сомнению его мир как целое, и потому реплики ее. порой ядовитые, не только не сбивали, наоборот, они подстегивали фантазию Алика. Споры только сильнеё привязывали их друг к другу, и это было, наверно, как в любви, где все кажется понятным и в то же время все необъяснимо.
Через несколько дней, несмотря на протесты Александры Ивановны, Алик увязался за нею в библиотеку, постепенно стал её незаменимым спутником в походах за макулатурой, взял на себя важную функцию — носить рюкзак. А в собирание макулатуры он даже внес свой южный темперамент и деловую хватку.
— Ну кто же за так станет отдавать драгоценную макулатуру? — внушал он ей. — Надо менять её на книжки-пустышки. Разве мало в магазинах всякой ерунды!
Выглядело это примерно так. Александра Ивановна где-то ещё внизу, Алик же, вскинув рюкзак на плечи, изучает фамилии на табличке.
— Петровы. Шнайдеры, Манукянцы. Баба Шура, — кричит он, — как ты думаешь, эти квартиры ещё не грабили?
Он держит палец на кнопке звонка до тех пор, пока не послышатся шаги. В дверях показывается пожилая женщина в домашнем халате.
— Здравствуйте!
— Тебе, мальчик, кого?
— Вас, — отвечает он, заглядывая в коридор.
— За макулатурой, что ли?
— Ой, какая вы догадливая! — смеется Алик. — Но я заодно хотел узнать: как у вас с обменом вещёств? Наверно, не все в порядке, да? Так вот за макулатуру мы могли бы предложить вам книжечку о правильном питании.
— Спасибо, но мне ничего не надо, — смущается женщина и собирается захлопнуть двери, но Алик бесцеремонно вставляет ногу в проход и применяет новую уловку.
— А у вас дети есть?
— Взрослые дети, у них уже свои.
— Значит, внуки есть? Он, как вам повезло — тут у нас целый набор книжек-картинок…
Входят уже вместе, Александра Ивановна и Алик, дверь в квартиру остается открытой, заглядывают соседи — и кончается тем, что они уходят, нагруженные макулатурой. Сдав её в палатку вторсырья и получив абонемент на желанную книгу, они нередко усаживались па бульваре, и Алик, подсчитав мелочишку в своем кошельке, подмигивал:
— Кутнем?
День солнечный, ясный, душный от запахов горячего асфальта и сирени. Александра Ивановна докуривает сигарету и треплет Алика по голове.
— Ах, кавказская душа твоя! Кутнем, так и быть! На вот тебе ещё, будешь расплачиваться, как мужчина…
И кутили. В местном парке отдыха Алик катался на аттракционах, кружился на каруселях, а потом они вместе покатывались со смеху перед кривыми зеркалами, со страхом следили за спиралями отчаянных мотоциклистов, а затем устраивались в кафе, пили соки и ели мороженое. Александра Ивановна, обессиленная после аттракционов, слушала, как болтает Алик, устало отбивалась от его попыток втянуть её в дискуссию.
— Давай лучше помолчим.
— Нет, баба Шура, ты подумай только: летим мы на фотонной ракете в сторону Кассиопеи — год туда и год обратно, возвращаемся, идем в кафе, где мы сейчас сидим, и что же? Ни парка отдыха, ни кафе, весь город совсем другой. А знаешь почему? Потому что два года в фотонной ракете равняются ну, скажем, двумстам земным годам. Ничего удивительного — простой парадокс времени!
— А тебе не жаль будет, вернувшись, не застать никого из родных и знакомых?
— Конечно, жаль, — Алик вздохнул, — по что поделаешь, науки не бывает без жертв…
— А кого бы взял с собой?
— Так мы же с тобой полетим!
Во всех его сногсшибательных фантазиях она была непременным соучастником, и непонятно ей было, отчего это он, живой, развитой, предпочитал её сверстникам, дворовым мальчишкам. её огорчало невнимание Алика к родителям. Это оживляло в ней тайную боль, потому что. глядя на Алика, она думала о сыне, о его отчужденности и укоряла себя.
Алик мог заговорить с любым человеком — водителем, кондуктором, милиционером, генералом, иностранцем. Его общительность не имела пределов. Он был в каком-то лихорадочном поиске собеседников, чтобы вместе погрузиться в затягивавшие его фантастические бездны. Но его редко кто устраивал. В несколько минут он обескураживал человека, истощал его скромную эрудицию, и тот трусливо ретировался. В Александре Ивановне он нашел достойного партнера, по псе же и она иногда уставала.
— Давай немного помолчим, мучитель ты мой и кавказский разбойник, — просила она, проводя рукой но его жестким кудряшкам, и сердце её сжималось от чувства, неизведанного и горького оттого, что было таким поздним.
Алику нравилось, когда она его. называла разбойником — щуплый, узкогрудый и боявшийся ребят, он самому себе казался от этой клички грозным и сильным. Однажды, ища в парке местечко, где Александра Ивановна смогла бы отдохнуть, он спихнул мальчишку, лежавшего на скамейке.
— Уйди отсюда, я кавказский разбойник!
Мальчишка хотел уже сцепиться, но, увидя Александру Ивановну, отошел, грозя кулаком.
— Ты не кавказский разбойник, а просто нахал.
— Нет, я разбойник, а он нахал! Разлегся, как будто у себя на кровати…
Когда вечером приходил Сергей. Алик неохотно покидал комнату… Утром он иногда караулил, когда тот уходит на работу, и врывался в комнату как вихрь, с ходу начиная ораторствовать. Темперамент его нисколько не умерялся оттого, что баба Шура не открывала глаза и едва отзывалась на его тирады — легких кивков с её стороны было достаточно, чтобы поддерживать пламя его красноречия. Она могла молчать, даже зевать — ему было важно, чтобы она была рядом и внимала ему, пускай даже сквозь закрытые веки.
Родители Алика, внешне оказывая соседке признаки внимания, все же побаивались странной этой дружбы и делали все, чтобы отвадить мальчика. Они боялись, что общение с ней плохо влияет на него. Отец свои свободные часы стал отдавать Алику, ходил с ним в кино на детские фильмы, купил абонемент и раз в неделю водил его в бассейн (чрезмерные умственные интересы ребенка, решил он, происходят от слабости физического развития), а чтобы отбить охоту от странствий с бабой Шурой, записал его в районную детскую библиотеку и сам носил оттуда книги.
Внезапной симпатией Петросяны прониклись к Сергею. Марта начала приглашать его на телевизионные передачи, поила чаем и даже забирала кое-какую мелочишку — платки, носки и рубашки, когда затевала стирку. Делала она это деликатно, отнюдь не подчеркивая своей заботы и не похваляясь ею в пику нерадивой матери, однако Александра Ивановна поняла, что к чему. Так или иначе, но общение с Аликом в квартире становилось все труднеё и труднее, и теперь, соблюдая конспирацию, им приходилось встречаться в городе, когда Алику разрешали отлучаться по разным делам — пойти, например, в местный парк культуры на собрание филателистов (Алик собирал марки), или посмотреть, как на товарной станции вокзала выгружали цирковых зверей, прибывших на гастроли, или на собачью выставку.
Никаких сентиментальностей их отношения не терпели. Встречаясь, Алик деловито забирал у неё старенький рюкзак, она поправляла ремни на его плечах и кривила в усмешке щеку.
— Ишачку не тяжело?
Она водила его по разным известным ей адресам, перезнакомила его со всеми своими подопечными, словно торопилась оставить все самое лучшее, что накопила в жизни, — людей, к которым успела привязаться. Задыхаясь, едва поспевая за своим порывистым напарником, она забывала о своей немощи.