Алик задерживался, поджидая её, заглядывал в её потемневшие глаза, сосредоточенно хмурил свои тугие брови. Не всегда он бывал тактичен. Природа освободила его от этого чувства, как и от застенчивости, но в детские годы это не порок, а простодушие.
— Ты согласилась бы на пересадку сердца? — спрашивал он и, не дожидаясь ответа, с возмущением разрубал рукой воздух. — Ведь какая несправедливость, то что люди мало живут! Придет такое время, когда каждый, чувствуя себя плохо, сможет прийти на биологическую станцию, сдать свое сердце на проверку и перезарядку. Чтобы обменять свое сердце на искусственное, надо будет только позвонить в бюро и сделать заявку. «Ваш возраст? Группа крови? Объем грудной клетки? Все? Так, так… Образ жизни? А где работаете? У пас есть всякие: для полетов и горных восхождений, для подводных плаваний и подземных работ». Понимаешь, разные сердца и зависимости от профессии и нагрузки. Л ты бы какое сердце себе за казала, баба Шура?
— Такое, какое у меня было в двадцать лет.
— Ясно, это само собой разумеется. А на какой труд рассчитанное?
— Чтобы можно было поспевать за тобой.
— Хорошо, я буду идти потише, — говорил Алик, замедляя шаги. — Вообще-то я могу сам подниматься на верхний этаж, а ты в это время будешь дожидаться меня во дворе.
— Нет, мы поднимемся вместе, только не будем торопиться.
Сергей пришел в этот раз раньше, чем обычно.
— Здравствуйте, Сережа! — Из комнаты Петросянов выглянула хозяйка. — Вы чаю с нами не попьете? Вартан с работы пришел, ужасно не любит один. Нашей мамы дома нет, она ушла куда-то с Аликом. Пожалуйста, очень вас просим.
За столом на колени Сергея взобрался Ашотик и занялся пуговицами на рубашке. Марта ушла на кухню за чайником.
— Сережа, я лично ничего плохого не могу сказать о вашей маме, — волнуясь, сказал Вартан Аршакович. Но я очень просил бы вас как-нибудь объяснить Александре Ивановне, что мальчик нуждается в особом подходе, и она, как старый педагог, легко это поймет. Алик, я не в похвалу ему говорю, развит не по возрасту и нуждается в усиленном домашнем уходе, врачи прямо сказали, что он должен все время быть па глазах, а между тем Александра Ивановна, человек интеллигентный и глубоко мною уважаемый, этого не учитывает и занимает его своими делами. Я ничего плохого сказать о них не хочу, но для мальчика они вовсе необязательны. И он, вместо того чтобы водиться со своими сверстниками, быть, как все мальчики в этом возрасте, все время проводит с ней…
Вартан Аршакович был, очевидно, прав. Он органически не понимал любое отклонение от нормы. Он тушевался перед сыном. Он не мог понять и осмыслить факт его необычности. Он искал сочувствия у всех, кто разделял его взгляды на воспитание детей, бледнел, когда начинали неумеренно хвалить сына за его развитие, но больше всех пугался соседки — единственной, кто принимал мальчишку всерьез.
— Я вас прошу, Сережа, пусть это будет между нами, — Вартан Аршакович придвинул Сергею вазочку со сладостями, — не говорите об этом нашем разговоре вашей маме, я не люблю осложнений. Когда живешь с чужими людьми, надо уважать друг друга. Вы, не ссылаясь на меня, намекните ей как-нибудь сами…
После чая Сергей остался смотреть телевизор, а потом, по просьбе Марты, разобрал неисправный пылесос и сказал, что возьмет его с собой в институт и там исправит. Он работал в институтской лаборатории электриком и во дворе был в некотором роде знаменитостью — на зависть всем мальчишкам смастерил из бросовых деталей мотоцикл. Вартан Аршакович был бы рад, если бы Сергей увлек мальчика техникой, но мало верил в это.
Сергей поблагодарил за чай и уже встал, чтобы пойти к себе, но тут послышался шум в коридоре — Алик громко говорил о каких-то парсеках и летающих континентах. Мальчик не вошел к себе в комнату, а последовал за Александрой Ивановной, возбужденно разговаривая. Вартан Аршакович испуганно вскинул глаза на Сергея («Ну, что я вам говорил? Не забудете?»), Сергей понимающе кивнул и вышел, захватив пылесос. Алик шумел в их комнате, а когда Сергей с грохотом сбросил пылесос, испуганно выскочил в коридор.
Александра Ивановна сидела на постели и водила языком по деснам — приняла таблетку и растирала её языком.
— Серенький, принеси, детка, воды…
Она виновато смотрела на него. Сергей принес воды и, пока она пила, рассматривал её в упор и вел про себя с ней разговор:
«Вы, мама, плохо себя чувствуете, а кто вас заставляет бегать по своим непонятным делам? Или вам книг мало? Так ведь я зарабатываю, могу и ещё вам давать, если надо, а вы моими деньгами брезгуете, — он посмотрел на столик, где под вазой лежали нетронутые деньги. — Все себе чего-то ищете, а люди думают: сын, дескать, не кормит, вот она и суетится. Обо мне и не вспомните, а я весь день вкалываю, стараюсь, чтобы все как у людей. Ох, мама, мама! Который год как сидите на пенсии, не нужны вы сейчас ни в комиссиях, ни в школе, ни в библиотеке, так создайте хотя бы уют для единственного сына».
Об Алике он не стал говорить, но про себя решил, что бегать по книжным делам он ей больше не позволит. А Вартану скажет, что поговорил, дескать, а там видно будет. А не заговаривал с ней потому, что доводы против её дружбы с мальчиком не придумывались.
— Ты это… того… деньги-то возьми, употреби, а то бегаешь черт-те где, сердцем потом маешься…
Он почувствовал себя старшим и ответственным за впадающую в детство мать и наслаждался своим опытом и мудростью, словно все слова, что говорил про себя, высказал вслух. Мать посмотрела на него своими припухлыми, острыми и больными глазами, погладила свой седой, коротко стриженный затылок и изобразила на лице что-то вроде улыбки. Но улыбка получилась горестной. Она отвела от него глаза, тоскуя, что не дал ей бог дружбы с сыном, как не было её и с покойным мужем. Она устала, ни о чем не хотелось думать. Она очень устала, а сын, она чувствовала это, о чем-то молча разговаривал с ней, глядя на неё в упор, она знала о чем, но не хотела слушать даже молчаливую речь его. Она все знала о нем наперед и жалела его какой-то странной жалостью — не столько его, сколько себя, кусок себя, потому что он был частью её тела, но не был частью её души, и горевала оттого, что была бессильна что-либо изменить в нем и слиться с ним.
Александра Ивановна неуклюже запалилась на бок, Сергей побледнел.
— Что с вами, мама?
В деревне, где Сергей прожил в детстве несколько лет у тетки, сестры покойного отца, он привык обращаться к взрослым на «вы», и в волнении иногда так обращался к матери.
— Что с вами, мама?
— Сними туфли и подними подушку…
— Может быть, неотложку вызвать?
— Не надо. Я просто устала…
Сергей все-таки сильно испугался, не смог оставаться наедине с ней и выскочил из комнаты. С матерью случился сердечный приступ. Когда она очнулась, то увидела перед собой горячие глаза Марты, постное лицо Сергея, какую-то незнакомую женщину, не произнесшую ни слова, и усатого соседа. Потом все они вышли из комнаты, и за стеной возникли слова, неясные, как гул.
— Утром вызовете участкового врача.
Сергей вошел в комнату, сел на диван и сидел, обхватив руками голову, пока в квартире не улеглась суматоха.
Александра Ивановна открыла глаза.
— Иди, сынок, погуляй, вечер, кажется, хороший…
Утром он проснулся раньше обычного, осторожно подтянул руку с часами к глазам — было ещё рано, повернул голову от стены. Мать не спала. Она лежала, подняв высоко на подушке голову, лицо белое, молодое, куда-то исчезли землистые тени на щеках, глаза живые и блестящие.
— Ну как?
— Хорошо, Сережа. Ты можешь ещё поспать. Я тебя разбужу.
Конечно, одной ей опасно здесь, но оставаться с ней на весь день — завянешь с тоски. Он был благодарен ей — догадливая, это у неё не отнимешь, мысли читает, как в книжке. И теперь уже спокойно, уверенно сфальшивил:
— Может, мне взять бюллетень по уходу?