Ночью, когда Орко уже дремал, послышались сперва из другого конца аила, потом из ущелья ослиные крики. Они голосили и задыхались, жалуясь своему ослиному богу. И Орко проснулся, встал на ноги, вспомнил вдруг обиды прошедшего дня, вскинул голову и издал вопль, и рев его был так тосклив и страшен, что из дому выскочил вдруг Хазбулат, голый, в одних трусах, остановился на крыльце, прислушиваясь и не понимая, откуда несется крик, и когда из-за туч выплыл краешек луны и тускло осветил двор, он разглядел Орко, стоявшего возле ограды, бросился к нему, обхватил его теплую, влажную от ночной росы шерстяную морду и зашептал нежные и ласковые слова, жесткими ладонями водя но ушам и глазам. Потом он подумал, что Орко, может быть, голоден, схватил пустой тазик и бросился в сарай, но тут вдруг из дому вышел заспанный хозяин, перехватил его на полпути и вырвал тазик.
— Иди домой и не убивайся, ничего с ишаком не сделается, ему на воле только лучше будет. Иди, иди спать, а то не выспишься, в школу рано вставать… Ну, кому говорю?
Кунай забрал у мальчика таз, швырнул его в сторону, схватил Орко за уздечку и потащил его вон со двора. Осел упирался, но Кунай был здоров, как бык, он мог бы взвалить его на плечи и отнести, как охапку хвороста. Орко раза два падал на колени, но Кунай поднимал его сильными пинками, подтащил к обрыву, отвязал уздечку с кольца па ошейнике. Мало этого, он опустился на корточки и задрал ему копыта — ещё недавно Кунай поставил ему новые подковы и хотел было сорвать их, но решил, что подковы все равно ему сейчас в хозяйстве ни на что не пригодятся, и оставил ногу. Орко стоял, не двигаясь, на что-то ещё надеясь, и тогда хозяин выругался, поднял камень и кинул вдогонку, чтобы прогнать его дальше. Орко увернулся от камня, но не сразу ушел, он глянул вверх и при свете ущербной луны увидел на гребне кривые ноги, страшные зубы, косую черную полоску усов. Он не узнал своего старого хозяина и подумал, что попал, наверное, на бойню, где Орко был однажды и видел, как тот зарезал барана — полоснул ножом по горлу, а потом снял с него шкуру и разделал тушу на куски. Этот баран жил с Орко на одном дворе, Орко хорошо помнит душный, соленый запах крови. И тут он понял, что ему здесь больше места нет, и затрусил к речке и бежал, пока его бывший хозяин не растворился в темноте, а войдя в речку, постоял, чувствуя, как журчащая вода прохладно обтекает его ноги, и долго стоял и слушал, как ревут ишаки в поселке, пока, выплакавшись, один за другим не умолкли, и тогда в мире стало тихо, и шумела только вода в речке, и шелестел ветерок в долине, и падала роса на травы. Орко перешел речку и медленно побрел по ущелью.
Ночь Орко продремал в кустарнике. Рядом была полянка с травой, но есть не хотелось. Трещали цикады, сонно шелестели птицы, поскрипывали ветки. Изредка падала с листьев роса, Орко передергивался, просыпался на миг, шевелил ноздрями, нюхая воздух, и, убедившись, что ничто не угрожает ему, снова засыпал. Рассветало. Горы выступали из тьмы, сверху ручьями долго натекал молочный свет, на скалах обозначились трещины и корявые сосенки. Вдруг Орко встрепенулся. Издалека послышались знакомые звуки — суматошный лай собак, мычание коров, смех детей. Ему показалось даже, что он услышал голос Хазбулата. Сердце забилось, задрожали ноздри — так хотелось побежать в аил, увидеть молодого хозяина и подставить спину. Пускай Хазбулат охлестывает его камчой, пускай бешено толкает в загривок, пускай! Он все готов был принять от людей, чтобы вернуться к ним. Орко постоял в задумчивости, оторвав морду от травы. И вспомнил вдруг старого хозяина, сорванную уздечку в руке и замер от обиды.
Он шел по ущелью, пробирался в кустарниках барбариса, смородины, малины и шиповника. Изредка он останавливался, чтобы сорвать с ветки дикое яблочко или грушу, пил воду из ручья, терся боком о ржавые валуны — и брел все дальше и дальше по ущелью. В небе пролетели орлы и альпийские галки, раза два он вспугивал выводок кекликов, на скале показался однажды архар — огромный баран с витыми рогами. Они постояли, глядя друг на друга. Орко двинулся навстречу, приняв его за старого знакомца, но архар свернул с тропы и сгинул, куда-то провалившись, так же беззвучно, как и возник. Ближе к полудню в ущелье скопилась жара, пропитанная пряными и душными запахами трав — от них стала кружиться голова. Орко побрел на тенистую сторону ущелья, попил воды из ручья и, прижавшись боком к скале, задремал. Надо было передремать жару.
Он проснулся от подозрительного шороха. В кустарнике кто-то двигался. Хотя и не было ветра, Орко почуял знакомый запах аила и хлева. Орко насторожился, готовый даже драться в случае нужды, и вдруг нос к носу столкнулся с крохотной ишачкой. Она жалобно смотрела на него своими большими мохнатыми глазами, и Орко сразу узнал её — это была Элька, жившая неподалеку, у соседа Мустафы. Орко обнюхал её морду, бока и доверчиво положил ей голову на шею. Вдвоем грустить было не так тяжело.
Весь день они бродили вместе, и Элька, почуяв в нем старшего, отдалась его попечению, паслась, не оглядываясь, зато Орко часто настораживал уши и зорко поглядывал вокруг. К вечеру, забравшись в густую чащу барбариса, Орко и Элька прижались друг к другу, думая здесь провести ночь. Вдруг послышался в ущелье топот, а вскоре и крики:
— Орко! Орко!
Сердце Орко задрожало. Он забыл о своей подруге, стал перебирать ногами, замахал хвостом, выглянул из кустарника. На крутой скале стоял Хазбулат — он увидел Орко, заметался в поиске спуска, но, не найдя тропинки, стал спускаться прямо по склону, цепляясь руками за выступы и щели, но все же не удержался и покатился, увлекая за собой куски камня и щебень, вырывая с корнем растения. Исцарапанный, в крови, он скатился к самым ногам Орко, и Орко стоял, не двигаясь, дрожа всей шкурой, а Хазбулат встал, потирая коленку, подошел к нему, обнял его морду, и Орко слышал сквозь рубашку толчки сердца и задышал ему прямо в лицо и грудь.
— На! На!
Хазбулат вытащил из-за пазухи вареные початки кукурузы и прямо из рук кормил Орко — тот жевал, роняя слюну, наслаждаясь, как острой приправой, исходившими от мальчишки запахами чернил, карандашей, яблок, молока, хлеба — целого роя вкусных, трепетных, волнующих запахов дома, сада и двора, из которых он был изгнан и по которым так тосковал. Из кустарника высунула голову Элька и уставилась на Хазбулата.
— Ха! И ты здесь? На! — Хазбулат бросил ей початок кукурузы, на что Орко не обиделся, потому что проникся к Эльке родственным чувством.
Вскоре сверху упало в ущелье ещё несколько мальчишек. Ребята гоняли верхом на Орко и на бедной маленькой Эльке. Они кричали, гикали, толкались и дрались, норовя побольше наездиться верхом на ослах. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы вдруг не послышался гул и треск мотоцикла, и ребята, оставив ишаков, бросились врассыпную и попрятались по кустам, а вслед за этим мотоцикл заглох, послышались ругань и брань, и Орко, куснув Эльку, бросился бежать вдоль ущелья, потом они вместе завернули в отщелок, выбежали на плоскогорье и влетели в арчевник, поднимавшийся в гору. Кто-то из взрослых кричал, размахивал плеткой. Элька прижалась к Орко боком, но и Орко дрожал, не зная, с добром или злом спускался к ним человек. Он падал, цепляясь за кустарники, а когда спустился в ущелье, ребят не было в помине — удрали по им одним известным тропам, а вскоре показались наверху и стояли там, наблюдая за тем, как хромой Садык, чабан из аила, пасший частных коров, добрался наконец до ослов, пнул одного и другого в зад и, нахлестывая, стал гнать их из ущелья, в то же время озираясь вверх и грозя кулаком мальчишкам, возившимся возле мотоцикла. Он гнал ослов окружным путем, пока не пробрался наверх и не вышел к своему мотоциклу, но и тогда он не оставил бедных животных. Он уселся на мотоцикл и с угрожающим гулом стал гнать ишаков.