Козлов на всякий случай сделал вид, что узнал Семенова только тогда, когда он подошел совсем близко к мальчику и снял с него ушанку.
— Ба! Кого вижу?! Неужто сосед мой? Здравствуй, Семенов! Ну и настырный ты, однако! Прямо как по пословице — яблочко от яблони недалеко падает.
Полицаев Семенов интересовал мало. Они внимательно следили за тем, как Юрка Гордеев достает из здоровенной хозяйственной сумки две бутыли самогона, кусок сала размером с лопату, литровую стеклянную банку соленых огурцов, половину большого круга копченой колбасы и молочного поросенка с огнестрельной дыркой в голове.
Козлов развязал хорошо ему знакомый платок Семеновых и поднял крышку.
— Картошка в мундирах, — сказал он.
— Небось остыла, — огорчился кто-то.
— Вроде теплая, — ответил Козлов.
— Подогреть можно, — сказал кто-то еще.
Из одного кармана у Семенова Александр Павлович извлек бутылку постного масла, из другого — луковки.
Масло никого не заинтересовало, его поставили на подоконник, зато лук вызвал общее оживление.
— Лук — это хорошо! Сало, лучок, огурчики — лучшая закуска.
Козлов похлопал Семенова по карманам, еще раз внимательно оглядел и доложил своему начальнику:
— Ничего опасного у арестованного не обнаружено. Я его лично хорошо знаю. Он из опасной семьи. Сестра его Эльвира повешена как заложница, а мать у доктора Катасонова работала. Та самая.
— Понятно, — сказал Сазанский. — Я так и понял все, когда услышал, что это ваш бывший сосед.
Козлов отвел Семенова за перегородку. Окон там не было, а выход только один — в самый барак. Сквозь широкие щели между горбылями в кладовку проникал свет, и Семенов увидел на нарах какого-то недвижного человека в буденовке.
Семенов сел у него в ногах и стал смотреть в щель между горбылями. У полицаев царило оживление, один резал колбасу, другой — хлеб, третий раскладывал перед каждой кружкой по три картофелины из зеленой кастрюли Семеновых. Гордеев сидел спиной ко всем над круглым цинковым тазиком и разделывал поросенка.
Александр Павлович очистил одну картофелину и протянул ее Сазанскому. Тот брезгливо оттолкнул руку Козлова и спросил:
— А соль у вас есть?
— Гордеев, — спросил Александр Павлович в свою очередь, — соль принес?
— Забыл! — бодро ответил тот. — Хрен ее знает, как забыл. Сало зато соленое есть и огурчики.
Семенов вспомнил, что соль, отсыпанная в газетный кулечек, до сих пор у него в кармане. Козлов почему-то не обратил на это внимания. «Хорошо хоть, что у них соли нет, — подумал Семенов. — Пусть без соли картошку едят».
Однако полицаи сильно не печалились. Они уже выпили по одной, по первой, «по маленькой», весело переговариваясь, острили.
Юрка Гордеев вдруг поднял голову от тазика и крикнул во всю глотку:
— Глухой!
Человек, дотоле неподвижно лежавший на нарах, слегка шевельнулся.
— Глухой! — опять крикнул Гордеев.
Человек в буденовке приподнял голову и подобрал под себя ноги в подшитых валенках.
— Глухой! — Голос Гордеева звучал все более требовательно.
Человек в буденовке встал с нар и двинулся на зов.
«Наверное, это его кличка, — понял Семенов. — Может, он тоже арестованный?» Семенов опять прильнул к щели.
— Глухой! — еще раз позвал Гордеев.
Полицаи смотрели на своего дневального с интересом и чего-то ждали. Тот подошел ближе и тихо спросил:
— Чего надо?
— Не слышу, — сказал Гордеев и показал на свои уши.
— Зачем звал? — громче повторил дневальный.
— А я не звал, — засмеялся ему в лицо Гордеев. — Я петь собрался. — И он заорал во всю глотку:
Полицаи хохотали от всей души.
Глухой медленно повернулся и, шаркая валенками по грязному полу, побрел обратно в кладовку. Он сел рядом с Семеновым и грустно сказал:
— Это они давно придумали. Не сейчас. Я ведь знаю наперед, как будет, а делаю вид, что не знаю. Они меня бьют, если я не играю с ними.
— Глухо-ой! — будто в подтверждение этих слов, крикнул теперь Александр Павлович. — Глухо-ой!
Каждому полицаю хотелось сыграть в эту игру. Они пили, слушали патефон, сами пели, но время от времени кто-нибудь вдруг истошно орал:
— Глухо-ой!