Стемнело и заметно похолодало, а к утру случились заморозки на почве. Нам раздали куски картона, которые должны были служить нам постелью. Теперь уже моя длиннополая шинель смеха не вызывала, а напротив, завистливые взгляды. Я вспомнил, как однажды пережил в России минус 54 градуса, а тут какие заморозки! Смех, да и только.
Рано утром нас снова погрузили на машины. Мы обратили внимание, что большинство водителей были чернокожими и, как выяснилось вскоре, страшными лихачами. Один из грузовиков перевернулся и лежал у насыпи вверх колесами. Мы слышали крики, стоны, видели, как пленные выбираются из-под кузова — те, которые еще могли выбраться. Вот повезло так повезло — погибнуть, пройдя через всю войну, и так по-дурацки!
Первым пунктом назначения была одна из ферм вблизи Баумхольдера, где нас прогнали через узкий, напоминавший тоннель проход на обширный двор, окруженный крепкими крестьянскими постройками, посреди которого возвышалась куча навоза. Вскоре после этого прибыли двое янки, они привезли с собой лопаты и отобрали из нас человек десять, включая и меня. Нам было приказано вырыть яму два метра в ширину, два в глубину и семь в длину. Многие не сомневались, что наш час пробил — вот отроем себе братскую могилу, и тут же в нее и уляжемся. Все как-то странно притихли, за исключением охранников, продолжавших подгонять нас «Schnell, schnell». Я заметил, что возле ворот собралась небольшая толпа наших и с любопытством следит за тем, как мы роем эту яму. Я не сомневался, что мы запросто обезоружим охрану, и уже прикидывал первую жертву, а также способ, каким с охранником разделаться. Когда мы углубились примерно на метр, прикатил грузовик. Из кузова стали выгружать бочки с какими-то химикатами — ну, это же для того, чтобы потом присыпать тела расстрелянных — и длинными деревянными брусками — ну а это прекрасно подойдет для виселиц. Когда же прибыл говоривший по-немецки американец-плотник с молотком и целым ведром гвоздей, который стал выискивать среди нас спецов по плотницкому делу, тут мы перетрусили по-настоящему. Но когда он стал объяснять, что предстоит соорудить некую конструкцию, состоящую из перекинутых параллельно вдоль ямы деревянных перекладин, нас вдруг осенило, что речь идет о сооружении величественного «Scheisshaus»[29]. И все принялись дружно хохотать. Охранники с недоумением взирали на внезапно ополоумевших немцев — еще минуту назад понурые ходили, будто на похоронах, а теперь, гляди, животики надрывают!
В углу двора я разглядел группы эсэсовцев, эти занимались тем, что пытались содрать знаки различия с черной формы. Их всегдашнее высокомерие будто ветром сдуло, они смотрели на меня как на ровню, даже с некоторой долей застенчивости. Когда я спросил у них, какой смысл заниматься этим, мол, ваша форма и по покрою, и по цвету отличается от вермахтовской, они в ответ лишь пожали плечами, вероятно, рассчитывая, что американцы настолько глупы, что не отличат. Впрочем, будь они даже в штатском, все равно попались бы — под мышками у них рядом с «рунами победы» была вытатуирована группа крови. А от татуировки, как известно, избавиться трудновато, да и все равно следы остаются. Тут пресловутая немецкая основательность выходила им боком.
Ночью подвезли новых пленных, и утро всем пришлось встречать стоя. Отсюда нас на длинной колонне грузовиков переправили в Бельгию, в гарнизонный город Стенэ, где выгрузили на протянувшейся вдоль узкой речки луговине. За речкой стояли казармы еще наполеоновских времен. А луг был усеян огромными круглыми палатками с выложенным из камней полом. Нас разместили по палаткам по двадцать человек в каждой, а когда мы попытались вынести наружу эти каменные глыбины, нас мигом остановила охрана. Здесь мы провели несколько ужасных ночей — уснуть на холодных голых камнях не было никакой возможности, просто лежать тоже, поэтому мы так и просидели эти ночи без сна, скрючившись. Выходить можно было только в уборную, мы слышали, как охранники потешаются над нами.
Следующим этапом была доставка нас на железнодорожную станцию, где нас дожидался длинный состав из открытых вагонов для перевозки угля, запряженный пыхтящим паровозом. Нас выстроили на платформе и в последний раз призвали добровольно сдать все виды оружия — огнестрельное, холодное, палки, бутылки и куски металла. Я все же решил оставить бутылку с водой, которую попытался спрятать в своей необъятной шинели-вигваме. После этого был произведен личный досмотр всех нас. Здоровенный детина-американец направился, конечно же, прямиком ко мне — ну, разве можно было обойти вниманием человека в такой шинели? Бутылка, естественно, была обнаружена. В результате я получил удар в физиономию, грохнулся наземь. Я почувствовал, как из носа и разбитых губ по лицу сочится кровь, и первой моей реакцией была холодная ярость и желание ответить обидчику. Но, видя у себя перед носом несколько пар американских армейских ботинок, я быстро успокоился. Мне не надо было объяснять, что в данной ситуации стоит мне шевельнуться, и это будет последним мгновением в жизни. Поэтому я нарочито медленно поднялся, утер с лица кровь и, ни слова не говоря, встал в строй. Американцы осыпали меня ругательствами, но большую часть их я просто не понял, кроме того, к моему удивлению, мне досталось и от моих товарищей, обвинявших меня в провоцирующем поведении, которое могло дорого обойтись всем остальным.