Хотя офицеры имели право выбраться в город, никому из нас увольнение не предоставили и вообще запретили покидать территорию железнодорожной станции. Мы отыскали старый-престарый футбольный мяч, набили его бумагой, затем протоптали в снегу четыре стойки ворот и стали шумно играть в футбол между двумя длинными рядами поездов. Когда наступал вечер, мы усаживались спокойно поговорить. Большинство из нас считали, что Силезия на самом деле здорово отличалась от Германии. Здешние деревни выглядели куда неказистее, чем на западе, да и дороги были в ужасном состоянии. Один из наших офицеров заметил: «Восток понемногу напоминает о себе», и я мысленно согласился с ним.
Отношения с офицерами не выходили за рамки служебных и оставались вполне корректными, однако пропасть между нами, солдатами, и ими была довольно ощутимой. Всего офицеров было четверо на весь состав: один гауптман и трое лейтенантов. У каждого был свой денщик, и хотя питались они из той же самой полевой кухни, что и мы, им доставляли еду в термосах денщики, у которых, разумеется, было больше возможностей наесться до отвала, чем у нас, простых солдат. Нас это, разумеется, задевало. Между тремя вагонами не было прохода, и если кто-нибудь не поспевал после очередной остановки вскочить в свой вагон и довольствовался соседним, то на следующей дежурный по эшелону немедленно отправлял его восвояси. Иногда они присаживались к нам, пытались общаться с нижними чинами неофициально, однако скованность оставалась, хотя это было все же подобием дружелюбия и чуточку растопило лед официальности. И хотя они обращались к нам по фамилиям, мы должны были обращаться к ним не иначе, как «герр гауптман» или «герр лейтенант». В их присутствии мы не могли сохранять непринужденность и всегда были рады, когда они удалялись в следующее купе. Несколько раз за время поездки я играл в шахматы с одним из лейтенантов, и если офицер проигрывал, он всегда кривился, будто проигрыш рядовому был для него чем-то из ряда вон выходящим. Но по мере приближения к российскому фронту можно было заметить некоторое изменение в поведении офицеров. Видимо, и они начинали понимать суровую этику войны, в соответствии с которой было не всегда уместно глумиться над теми, с кем предстояло сражаться плечом к плечу.
Мы миновали Восточную Силезию, крупный индустриальный комплекс, второй по величине после Рура. Массивный приток сюда польской крови был заметен в преобладании широкоскулых, типично славянских лиц у местных жителей. Католическая церковь, похоже, ничуть не утратила здесь влияния — люди массами посещали костелы, и даже для представителей нацистской партии существовала на этот счет строгая директива — не претендовать на сферу влияния римско-католической церкви. Ватикан фактически признал существование нацистского государства в 1933 году подписанием печально известного конкордата с Гитлером, и многие из нас задавались вопросом, имело ли это отношение к тому, что все командующие германскими оккупационными войсками на территории бывшей Польши были по вероисповеданию католиками. Район этот представлял собой конгломерат городов: Каттовиц[5], Гинденбург[6], Глейвиц[7] и еще нескольких, незаметно переходящих друг в друга. Дома здесь выглядели запущенными, на стенах осела многолетняя копоть, изрыгаемая из фабричных труб. Воздух здесь был таков, что мы вынуждены были держать окна закрытыми. Под стать домам выглядели и люди, в большинстве одетые кое-как. Нам доставляло удовольствие передразнивать их странный акцент и даже отпускать в их адрес оскорбительные шутки.
Кто-то из нашего вагона напомнил, что именно здесь, в Глейвице, в 1939 году и произошло то, что положило начало войне. Дескать, польские солдаты незаконно пересекли границу рейха, захватили радиостанцию Глейвица и стали выкрикивать в эфир провокационные призывы. Их, конечно, вскоре уничтожили. Слушая это, все тот же бывший докер из Гамбурга в присущей ему ироничной манере заметил, что все до единого эти польские солдаты были перебиты во время подавления их акции и что Гитлер с помощью Йозефа Геббельса воспользовался этим инцидентом как поводом для объявления войны Польше. «Ну, что тут удивительного? — вмешался один солдат помоложе. — Ну, перестреляли их, так им и надо!», мол, пусть это послужит примером всем, кто задумает на рейх поднять оружие.