— Анна, моя Анна!
— Здравствуй, Генри, — ответила она.
Только это мы и сказали друг другу. Мы стояли почти вплотную, но не дотрагиваясь друг до друга. Анна неотрывно смотрела прямо мне в глаза. Я вибрировал будто до предела натянутая струна — еще бы, такое со мной было впервые! Впервые оказаться наедине с Анной! Общение шло на уровне эмоций, не слов, что могли значить слова тогда? Казалось, я весь обратился в осознание ее присутствия. Тут Анна отступила и уселась на ствол поваленного дерева, а я шлепнулся на траву у ее ног. Не требовалось особой проницательности, чтобы понять, что и девушка взволнована, но, совладав с собой, она, по-прежнему глядя мне в глаза, едва слышно произнесла:
— Генри, у меня на душе камень. Ну, почему, почему ты оказался здесь, в моей стране, в такой роли?
— Анна, я в этом не виноват. В прошлом году меня призвали в армию, потом подготовка, потом Франция, а оттуда погнали сюда. Я и понятия не имел, что попаду в Крым, я вообще не знал, что Крым существует и что он — тоже часть Советского Союза!
В принципе, все именно так и было.
— Но ты понимаешь, что между нами никогда не сможет быть ни дружбы, ни чего-то большего. Это ты понимаешь, Генри, или нет? Наша страна такая красивая, а ты пришел сюда, как солдат, как враг, мы жили в мире, мне так нравилось жить здесь. Я так ее люблю, что готова жизнь отдать, чтобы защитить ее. Даже от тебя, Генри. Ты ведь враг для нас, врагом был, и им останешься. И мира между нами быть не может, пока мы вас не прогоним отсюда. Ну, скажи мне, какое право мы имеем на наши чувства друг к другу?! Ты меня понимаешь, Генри?
— Да, Анна, понимаю. Я все понимаю. Но у меня нет слов, чтобы объяснить, как же все-таки мерзко ощущать себя оккупантом чужой страны и как отвратительно сознавать, что и ты меня таким считаешь. Признаюсь, я никогда до этой поры об этом не задумывался.
Нам столько хотелось тогда сказать друг другу, но, вероятно, моего скудного словарного запаса не хватило и на сотую долю того. Потом Анна, держа в руках букетик полевых цветов, вдруг склонила голову и расплакалась. Мне было невыразимо больно смотреть на нее, и одновременно я испытал счастье, потому что эти слезы говорили мне куда больше слов. Когда я, желая утешить ее, ласково дотронулся до ее плеча, она сказала: «Нет, Генри, нет, не надо этого!»
— Мне нужно идти! — объявила Анна, успокоившись. — Я никогда не забуду этой нашей встречи здесь, никогда в жизни!
Какое-то время мы молча стояли, не в силах уйти отсюда. Воздух был наполнен птичьим щебетом, в двух шагах журчала река. Печаль и радость, мрак и свет — все смешалось в моей душе, и я не пытался распутать этот диковинный узел. И когда мы уже уходили, Анна вдруг обернулась и, зажав мое лицо в ладонях, крепко поцеловала меня в губы.
Едва я успел опомниться, как девушка смело шагнула в воду и стала переходить на другой берег. Я бросился за ней.
— Нет, Генри. Я уж лучше пойду одна, а ты, как только я поднимусь на горку, иди в другую сторону вдоль речки. И не торопись. И вот что — ты должен доверять мне!
И все. Я стоял и смотрел, как Анна проворно взбирается на взгорье. Она только раз обернулась и едва заметно махнула мне рукой, а потом исчезла из виду. Усевшись на дерево, на котором только что сидела Анна, я попытался привести в порядок мысли. И уже по пути домой через перелесок я вдруг понял, что имела в виду Анна, сказав, чтобы я верил ей. Я был один, безоружный, в районе, контролируемом партизанами, но не тревожился, потому что знал — Анна не станет подвергать меня опасности. Будто во сне брел я, а когда добрался домой, мои приятели вовсю резались в карты, сидя на траве. По их физиономиям я понял, что они заметили, что возвращался я совершенно другим путем, но никто и слова не проронил.
Анна была уже в доме, они с матерью готовили обед. Дверь была распахнута — день стоял погожий. Мать вышла на веранду и спросила меня, как я погулял. Анна, стоя позади нее, внимательно смотрела на меня. Я ответил, что погулял очень хорошо, что здесь, у вас, очень и очень красиво. От внимания Анны не ушло, что подчеркнул это «у вас». Наградой мне была добрая улыбка.