И вдруг — выстрел! Никто даже толком не понял, откуда он. Один русский лейтенант, выйдя из колонны пленных, выхватил пистолет и в упор выстрелил в нашего генерала. Тот сразу же мешком повалился в грязь. В первую секунду все, опешив, замерли. Но тут же опомнились и перешли к действиям. Несколько сопровождавших колонну конвоиров сразу же бросились к лейтенанту и, по-видимому, решив, что он и пули не стоит, ударами винтовочных прикладов повалили его в грязь и на время бросили, поскольку внимание всех было сосредоточено на пострадавшем генерале. Я подошел ближе к русскому, желая получше разглядеть этого смельчака. Он был ненамного старше меня. Кровь заливала ему лицо, но он был в полном сознании и, как мне показалось, в упор уставился на меня. В его взгляде не было страха, он ни о чем не просил, ибо прекрасно понимал, что его ожидает. Затем он медленно повернул голову и посмотрел туда, где лежал генерал. Тут мне показалось, что я вижу выражение удовлетворенности на его лице. Как раз в этот момент подошел один из конвоиров и сообщил, что генерал мертв. Заметив, что его убийца, русский лейтенант, еще жив, он страшным ударом приклада привел приговор в исполнение. Русский лейтенант шмякнулся в черную жижу, даже не пытаясь защититься.
Дождь не прекращался, и мы решили спасаться от него, забравшись в танк. Запустив двигатель, я пустил по кругу фляжку с водой. Вскоре открыли ящик для боекомплекта, где мы держали наши нехитрые съестные припасы. Согревшись, обсохнув и насытившись, мы снова стали почти людьми. Усевшись поудобнее на водительском сиденье, я понемногу перестал воспринимать происходящее вокруг.
Когда несколько часов спустя я проснулся, дождь уже перестал. Перебравшись через спящих товарищей, я отворил люк. По небу неслись рваные дождевые облака, через которые пробивалось солнце. Там, где еще недавно гремел бой, сейчас царило спокойствие. Я соскочил на размокшую от дождя землю. Полугусеничный тягач, надсадно гудя, тащил на буксире штабную машину. Они миновали вдавленное в грязь тело русского лейтенанта — видать было только руку и часть плеча. Кем он был? Героем или преступником? Кем бы ни был, это был, безусловно, человек не робкого десятка и решивший идти до конца. Вооружившись саперной лопаткой, я кое-как закидал труп грязью — дань уважения одетому в форму товарищу по несчастью, хоть и противнику.
Туман поднимался, стало пригревать солнце. Мои товарищи так и оставались в танке, а я уселся на башню перевязать воспалившийся палец, куда меня укусила вошь. Группа пленных с потерянным видом выкапывала нашу увязшую в грязи технику. Один из них уставился на меня так, что мне даже стало не по себе. Помедлив, солдат подошел ко мне, стащил сапог и продемонстрировал мне загноившуюся рану на ноге. Потом попросил у меня воды из фляжки промыть рану и бинт для перевязки. Я дал ему воды и бинт, поскольку чего-чего, а вот бинтов у нас было вдоволь. Я спросил его, какого черта вы ввязались в бой, понимая, что все равно вас сотрут в порошок. Мне с детства внушали, что большевизм — дело мерзкое, уголовное по сути, и я желал знать, что именно заставляло большевиков сражаться, не щадя себя. Пристально посмотрев на меня, как бы желая что-то спросить, русский отвел взор и обреченно покачал головой, будто имел дело с человеком, изначально неспособным понять суть вещей. Почувствовав себя задетым за живое, я повторил вопрос.
— Ты правда хочешь знать? — спросил он. — Скажи начистоту!
Я кивнул в ответ, и он, выпрямившись, подошел к танку поближе. Уперев локти в гусеницу, он вперил в меня выразительный взгляд.
— Эх, вы, немцы, поймете ли вы когда-нибудь? — стиснув зубы, прошипел он. — Поймете ли вы, что происходило в России во время революции? Так вот, с тех пор мы, русские люди, впервые знаем, за что боремся. А боремся мы за свою жизнь, за наше дело, за наше будущее, а не за тех, кто испокон веку угнетал и грабил нас до революции! Вот поэтому мы и готовы на все!
Все это было слишком сложно для меня, чтобы понять, и я просто посмотрел на него, ничего не сказав. Но русский военнопленный говорил и говорил, а потом в упор спросил меня:
— А за что сражаешься ты, немецкий солдат, тот, который до сих пор под игом паразитов-помещиков, банкиров, владельцев заводов, фабрик и шахт? За кого ты сражаешься?
И снова я не смог ответить ему, и он, покачав головой, поблагодарил меня за воду и бинт, после чего неторопливо вернулся к своим товарищам. Я продолжал смотреть ему вслед, одиноко бредущая фигура вызвала у меня ощущение потерянности.