Позже выяснилось, что до войны Маньково было частью большого колхоза. У дороги неподалеку под навесом располагалась машинно-тракторная станция, как мне объяснили. Понятно, что тракторов и след простыл, но там оставалось много различного другого сельхозоборудования. Бросались в глаза комбайны, огромные по немецким меркам. Около навеса на лавочке сидели несколько мужчин, очевидно механиков, и женщина. Все пристально оглядывали меня, пока я проходил мимо. Когда я заговорил с ними, они разволновались и тут же стали уверять меня, что, мол, все это бесполезный хлам, очевидно считая, что я направлен сюда реквизировать то немногое, что еще оставалось из бывшего колхозного добра. Когда я поинтересовался у них, куда делись тракторы, мне сказали, что все они были изъяты для нужд Красной Армии. Детей в деревне было немного. Сколько я их ни отгонял от танка, они все равно являлись каждый день поиграть около моей неисправной машины. Когда несколько мальчишек вскарабкались на башню, я вывел крупными русскими буквами «Нельзя!». Солнце уже заходило, когда вдруг появился русский «Як». Пройдя над деревней на бреющем, он явно заметил и мой танк. Так что игравшие на нем дети, оказались как нельзя кстати. Я притаился за деревом с винтовкой, однако открыть огонь по самолету не решился.
Так прошло три дня, потом четыре или даже все пять, но ни ремонтников, ни запчастей не было. Как не было вообще ни одной немецкой части. Между моей палаткой и одной из хат располагался колодец, из которого брали воду жители нескольких близлежащих домов. Возле него всегда толпились местные крестьяне. Естественно, каждый, кто являлся сюда за водой, заглядывался на меня и. на мою палатку, но ни один из жителей так и не осмелился заговорить со мной. Я-то сам заговаривал, но все мои попытки наталкивались на вежливые, но односложные ответы — даже о погоде и то разговора не получалось. Кстати, погода все это время стояла отменная. У меня была сковородка, и иногда я поджаривал на ней еду на костре. В танке валялось несколько книжек, с помощью которых я на время избавлялся от вызванной вынужденным бездельем и одиночеством скуки. Так прошла неделя, и я заметил, что провиант на исходе. К этому времени мне все же удалось завязать некоторое подобие знакомства с живущими в хате рядом людьми, и однажды вечером, когда все были дома, я решил к ним заявиться в гости. Семья сидела за большим круглым столом, было время ужина. При виде меня никто из-за стола не поднялся, хотя головы всех сидящих, как по команде, повернулись ко мне. Я решил сразу взять быка за рога, выложив им, что, дескать, съестные припасы истощились и что я готов делить с ними их скромную трапезу до прибытия своих. Глава семьи был пожилой коренастый мужчина лет шестидесяти, почти лысый. Его жена, сухонькая и низкорослая женщина, в глазах которой читался здравый смысл и крестьянская смекалка, оказалась очень милой. Была еще и невестка, ее звали Соней. Соне было под тридцать, у нее было двое мальчишек, старшему было лет десять, младшему около восьми, кроме них, дочь, девочка лет пяти и еще грудной ребенок. Кате, младшей дочери хозяев, было примерно столько, сколько и мне, может, на пару лет она была старше. Катя была симпатичная русоволосая девушка. Меня удивило, что все они будто ждали меня, то есть совершенно не были удивлены моему внезапному визиту. Женщины быстро обменялись словами, тон в котором задавала Магда (мать), которая коротко и ясно подвела итог: «Хорошо!» Вообще, надо сказать, что, когда я стал уходить, меня провожали чуть ли не с радушием.
Позже вечером, когда я сидел с книжкой у колодца, один из мальчишек, Игорь, принес мне кружку чаю, сказав, что бабушка велела передать. Я поблагодарил его и, чувствуя, что ему хочется переброситься со мной словом, позволил ему залезть на танк. Я подружился и с хозяйским псом, который по утрам прибегал ко мне в палатку, и мне было приятно погладить его, приласкать. Согласно армейскому приказу все оккупационные войска даже в России продолжали жить по берлинскому времени, и по моим часам рассветало здесь часа в два-три ночи, а темнело уже в шесть вечера. У моих русских знакомых часов не было, вся их жизнь шла согласно природному времени, посему я уже несколько дней спустя не выдержал и стал жить по местному времени.