Может, и прав он, думал Владимир Николаевич, быльём поросло. И я сам порос. Нет никого. Один из братьев и сестёр на свете остался. Племянники разъехались кто куда, считай уже чужие люди. Только Слава остался в родной деревне. Да и он держится наособицу, за вздорного старика почитает. Нет в нём родственных чувств ни капли, лишь снисхождение к причудам пожилого родственника.
Его жена Людмила и вовсе отнеслась к приезду Владимира Николаевича враждебно. Старалась лишний раз не разговаривать с ним и вид при встречах имела угрюмый. Только Инна была весела и болтала не переставая, отчего лицо её матери становилось ещё мрачней.
Домой возвращались дорогой, которая проходила через село. Слава продолжал неодобрительно хмыкать, а Владимир Николаевич окончательно убедился, что дома здесь и в самом деле неплохие, чистенькие и ровные. У одного из них сидела на скамейке женщина лет семидесяти.
— Лида! — закричал Владимир николаевич. Слава остановился.
Женщина поднялась. Подошла к машине, прищурилась подслеповато.
— Володя! — всплеснула руками. — Каким ветром?
— Слушай, — начал он, боясь прерваться. Тогда точно не скажет, что хочет. — Я тогда уехал. Помнишь? Бросил тебя. Прости, Лида. Как дурак сбежал.
— Вспомнил тоже! — засмеялась Лида. — Столько лет прошло.
— Как же. Ты ведь меня и из армии ждала, а я сбежал.
— Володя, — женщина вздохнула. — Да я только рада была, что ты меня бросил. Я уже тогда в Гришу Половцева влюбилась. И он в меня. Я вся смурная ходила, не знала, как тебе отказать. Ты сам всё и решил. С Гришей мы много лет прожили, детей народили. Год назад только его не стало. Всё хорошо, Володь, правда.
— Ну, вы даёте! — заржал Слава.
— Тьфу на тебя! — не выдержала Лида. — Смехач какой выискался!
И пошла к дому. У калитки обернулась, махнула рукой:
— Прощай, Володя! Всего тебе хорошего!
— Голубки престарелые, — ухмыльнулся Слава да так и хихикал до самого дома.
Дома он пересказал услышанное жене, и они уже вдвоём продолжили потешаться над стариками. Владимир Николаевич чувствовал себя неуютно.
— Завтра утром уезжаю, — сказал он, заходя в гостиную, где сидели супруги. — С самого раннего. Не хочу лишний раз беспокоить.
Он ожидал, что его начнут убеждать в том, что он никому не мешает. Не то чтобы Залесский хотел остаться, но того требовала формальная вежливость. Слава с женой молчали.
Владимир Николаевич постоял минуту, не зная, что сказать. И чтобы прервать неловкое молчание спросил:
— Чего у вас в прихожей лампочка не горит? Перегорела?
— Перегорела, — ответил Слава. — Завтра мастера вызовем. Поменяет.
— Да чего там менять-то! — удивился Владимир Николаевич. — Дело на пять минут, а то и меньше.
— Людям за это деньги платят, — отозвалась Людмила. — Вот пусть и работают.
— Да как же так-то? — не понял старик. — Ночью пойдёшь — расшибёшься в темноте-то, а дело на пять минут, не больше.
— Вот что, — решил Слава. — Хочешь сам лезть, лезь! Там в углу стремянка, лампочки в ящике. А я не на то учился, чтобы по верхам лазить.
Получивший разрешение Владимир Николаевич взялся за дело. Вытащил с помощью Славы из кладовки стремянку, взобрался наверх (потолки в доме оказались достаточно высокими) и поменял лампочку.
— Две минуты! — радостно провозгласил он, спускаясь.
Слава хмыкнул. И в этот самый момент правая нога Владимира Николаевича соскользнула со ступеньки, и старик грохнулся на пол, попутно успев подумать о том, что вот она та нелепая случайность, от которой ему и предстоит умереть.
Но он не умер. И уже через несколько часов позвонил дочери, чтобы преувеличенно радостным голосом сообщить, что у него сильный ушиб спины. Такой, что он не в силах разогнуться.
— Врач сказал, что мне можно в космос, — доложил Владимир Николаевич. — В вашем возрасте, говорит, так упасть и ничего не сломать редкий случай. Иные на ровном месте кости ломают. А я ему говорю, что у меня сердце. Он смеётся: у всех сердце. А я говорю: больное. Ну, что ж, отвечает, значит не полетите ни в какой космос. А мне и не надо.
Своей радостью он хотел успокоить Яну, но она заволновалась, спросив озабоченно, не ударялся ли он головой. Старик заверил, что голову он сумел спасти, но теперь видимо придётся на некоторое время остаться у Славиной семьи, чему все будут только рады. Не успел он закончить фразу, как со стороны кухни раздался недовольный вздох. Людмилу незваный гость не радовал.
Глава 10
Самые страшные мысли всегда приходят в тишине. Они подбираются поближе, когда рядом никого нет, шепчут на ухо. «Вспомни!» — шипят они. Иногда радио спасает, а иногда нет. Тот день, четырнадцать лет назад, Яна помнила урывками. Деревня. Дом крёстной. Сестра Лика провожает её до остановки, держит в руках сумку, улыбается. Странно. Почему она улыбается? Она ведь не любит Яну. Автобус. Пропавшие кошелёк с телефоном. Яну высаживают. Она бредёт вдоль дороги. Какие-то девчонки делятся с ней мелочью. Остановка. Летящая с огромной скоростью маршрутка. Темнота. И Лика год спустя кричит, захлёбываясь слезами, что она ничего не крала, нужен ей тот кошелёк и мобильник. Она кричит и кричит, хотя никто её не обвиняет. Всё становится очевидным и в общем-то безразличным.
Первое время Яна не плакала. Говорили, что это последствия шока, но она точно знала, что темнота вокруг временная, что стоит немного подождать, и она рассеется. Скучать ей не давали. Рядом был отец, просиживал дни в больнице неугомонный Юрка. Юрка. Бесшабашный, говорливый, красивый. По нему сохли девчонки всех возрастов, а взрослые не любили за ветреность и болтливость. «Суетливая бестолочь», — говорила про него одна знакомая. — «Шума много, толку — чуть».
Из-за него всё и произошло. Лика любила Юрку. Яна любила Юрку. А он к ним обеим относился по-братски, не более. Девятнадцатилетнего парня любовь тринадцатилетних девчонок не привлекала. Крёстная утверждала позднее, что Юрка потому и таскается в больницу, потому что увлёкся очередным «делом», состоящим в заботе за больной девочкой. Вжиться в новую роль, прожить несколько жизней за одну. О, это он любил. Даже проучился на актёрском факультете несколько лет. После наскучило.
Юрка примерял на себя и роль правозащитника. Организовал общество борьбы с пьянством за рулём, хотя водитель, сбивший Яну не был пьян, у него отказало сердце. Поигравшись несколько месяцев, Юрка загорелся новой идеей и в то же самое время внезапно для самого себя выиграл крупную сумму по лотерейному билету, который он получил в качестве подарка от одной из своих престарелых тётушек.
Поразмышляв над тем, не поиграть ли в мецената, он впрочем от идеи этой отказался и укатил на Бали, занялся блогерством, немного рекламой, открыл туристическое бюро и казалось, наконец успокоился, отыскав дело себе по душе.
На его счёт Яна не обольщалась. Любовь прошла, ореол святости вокруг Юрки померк, но всё же она не считала его плохим человеком. К тому же он действительно сумел разогнать сгущавшиеся над ней чёрные тучи депрессии.
Когда зрение вновь не появилось, Яна справедливо рассудила, что просто так ничего в жизни не бывает, и необходима операция. Девушка терпеливо ждала. Когда ждать стало невмоготу, она спросила у отца, когда её снова положат в больницу, чтобы вернуть зрения. Отец в ответ разрыдался.