— Я ей очень благодарен, — еле слышно произнёс Владимир Николаевич. — Очень сильно. А не отдал, потому что любил, потому что никого больше у меня не осталось.
Любил ли? Сначала не очень. Если подумать, то он сам не слишком страдал от отсутствия детей. Иногда конечно приходила в голову мысль о том, что хорошо бы у него была дочка, похожая на Аню или сынок, похожий на него. Но мысль эта не терзала, лишь мелькала тёмной тучкой и сразу развеивалась. Владимир Николаевич мог прожить свою жизнь и без детей.
Вот только Аня страдала, а он её страданий не переносил. Ему и самому делалось больно от её слёз. Почему они не решились на удочерение раньше? Да кто его знает. Казалось, вся жизнь впереди, а она раз — и промелькнула быстрой птицей, не воротишь уже ничего. Когда он боролся за Яну, то думал лишь о покойной жене, о том, что она не простила бы предательства. А сдать в детский дом — это разве не предательство?
Намного позднее, когда девочка научилась ходить и разговаривать, Владимир Николаевич понял вдруг, что действительно её любит. Он навсегда запомнил вечер, когда она подбежала к нему, раскинув ручки и крича; «Папа! Папа!» Он подхватил её на руки, прижал к себе и заплакал от охвативших его тепла, нежности и безграничной любви, которая, казалось, давным-давно умерла в его сердце.
— Ладно тогда, — не унимался Слава. — Потом, после аварии. Чего ты на себя повесил? Есть же специальные дома для таких... чужая ведь кровь...
— Нет, Слава, своя кровь, своя, — Владимир Николаевич попытался встать, но боль не позволила. — За столько лет прикипела, не оторвать. Знаешь, мне ведь сначала сказали, что всё... думали, нет её. Я чуть с ума не сошёл, а потом один санитар или как он называется, заметил, что она дышит. Её ведь в морг повезли, Слава, а он заметил. Врачи сказали, ходить не сможет. А я верил. Столько сил вложил.
— И денег, — мрачно добавил Слава, — за чужую кровь.
— Да, денег. Что копил, всё истратил. Даже в фонд пришлось обратиться. Спасибо добрым людям, помогли. Только, знаешь, даже если бы она ходить не смогла, я бы и то не отказался. Потому что это предательство, Слава, а предателем я никогда не был.
— Фонд! — усмехнулся племянник. — Ты знаешь, что они свой процент со сборов берут?
— А и пусть берут! За работу. Жить-то на что-то надо.
— Да, говорили мне, что ты недалёкий, а я и не верил. — Слава покачал головой. — Не обижайся, но ты и правда какой-то...
— Дурак? — подсказал Владимир Николаевич. — Все так говорят. И жизнь у меня дурацкая, и привычки. Да? Мне с детства твердили, что я недалёкий, крутили у виска. Ну, и что! Зато живу и жизни своей радуюсь, и миру вокруг. И счастлив!
Слава посмотрел на него, вздохнул и пробормотал себе под нос:
— Много ж ты нажил, счастливый наш!
Старик закрыл глаза, погрузившись в сон. И снилось ему детство, деревенская изба да хлопочущая по хозяйству мать. И было ему хорошо и спокойно.
Глава 13
Первым странности в его поведении заметил Михаил Фёдорович. Во вторник вечером он обнаружил Виктора на кафедре. Тот сидел, скорчившись в углу, на его коленях лежала сумка, в которую он вцепился побелевшими от напряжения пальцами. Взгляд его был устремлён на висевшие на стене часы.
Михаил Фёдорович пристально посмотрел на коллегу. Виктор не двигался. Краем глаза Макарычев взглянул на расписание:
— Витя, — произнёс он как можно мягче, — у тебя последняя пара полтора часа назад закончилась. Иди домой, Витя!
— Иду! — произнёс Виктор, не меняя позы.
— Случилось что? Дома проблемы?
— Ничего не случилось. Просто рано ещё идти.
— Рано так рано, — Михаил Фёдорович удивился, но спорить не стал. Мало ли что у человека в душе творится. Надо будет — сам расскажет. А не рассказывает, значит неважное что-то.
— Давай лучше чайку попьём! — предложил он, доставая из внутреннего кармана пиджака завёрнутый в носовой платок кипятильник, вещь запрещённую всеми правилами. Но старик уж очень любил чаёвничать, а кипятильник легко спрятать в отличии от того же чайника.
Виктор хотел было согласиться, но часы показывали ровно пять, а значит следовало поторопиться. Яна работала до пяти, и он как раз успевает дойти до перехода, чтобы встретиться с ней. Разумеется, совершенно случайно.
«Вот дурочка», — думал он, шагая по улице. — «Наверняка снова пешком отправится. Проезд бесплатный, чего не ездиться. Три перехода впереди, два поворота! Подумаешь, автобус отменили! Следующий всего через сорок минут. Я два часа на кафедре сидел, не умер. А тут сорок минут!»
Он потоптался у светофора, нервно озираясь. По другой стороне улицы шла Катерина, и Виктор поспешил спрятаться за спинами людей. Загорелся зелёный, его пару раз толкнули, но переходить он не спешил. Лишь только увидев девушку в бежевом плаще, Виктор расслабился, подошёл к ней и с плохо скрываемой радостью произнёс:
— Опять вы!
— Могу сказать тоже самое. Вы меня преследуете? — Яна произнесла это без злости.
— Вот ещё! Снова решили наплевать на окружающих и пойти пешком?
— При чём здесь окружающие?
— Думаете приятно видеть, как вас переедет машина? — Виктор вскипел. — Вам всё равно, а мне страдать!
— Вам?
— Мне, людям, детям... не всё ли равно! Эгоистка!
— Послушайте, — устало произнесла девушка. — Что вы от меня хотите?
Виктор замер. Действительно, чего?
— Пойдёмте вместе! — сказал он примирительно. — Нам всё равно по пути. И мне не скучно, и вам безопасней.
С того дня он всегда старался подгадать так, чтобы вместе идти домой. Сидел часами в институте, чтобы только идти сорок минут до её дома, а потом почти столько же до своего. Он перестал ей грубить, интересуясь малейшими подробностями её жизни: как она ориентируется в пространстве, как готовит, как умывается, как моет пол и ухаживает за цветами. Виктор словно хотел убедить себя в том, что жизнь её ничем не отличается от жизни обычных людей, что она умеет справляться сама без посторонней помощи. Яна удивлялась подобным расспросам, но отвечала искренне, ничего не скрывая.
— Знаете, как я впервые вышла одна из дома? — однажды спросила она. — О, это было феерично! Я тогда осталась одна, папа работал. И вот сижу я и думаю, а не сходить ли мне в магазин. Меня к тому времени немного учили ходить с тростью, но одна я не выходила. А магазин в соседнем доме. Нужно только выйти из подъезда, пройти через двор. Ерунда, правда? Вот я и вышла. С тростью, как положено. Сделала два шага и запаниковала. Представляете? Упала, разбила коленки и сижу. Не плачу. Просто сижу. Мне даже парень один сказал, нет, не сказал... бросил злобно так, словно плюнул: не в ту сторону молишься, восток в другой стороне. И пошёл себе дальше. А одна женщина начала на него кричать, что он хам. Потом ко мне подбежала, подняла и проводила до квартиры. А я словно кукла даже пошевелиться не могла толком. Еле ноги переставляла. Но не плакала, нет. Только когда домой зашла, сунула руку в карман, а там — шоколадка. Представляете? Та женщина мне шоколадку в карман подложила. Я и заревела как дура.