Спустя неделю после похорон мамы в квартире поселилась женщина, казавшаяся четырнадцатилетнему Вите древней старухой. На самом деле Вере Петровне исполнилось ровно шестьдесят. Брату с сестрой она приходилась бабушкой. Из-за старых распрей, о которых никогда не упоминалось, она много лет не общалась с семьёй дочери. Жила Вера Петровна в соседнем городе, на самой его окраине, считай, что в деревне. В доме её с покосившейся крышей было не очень уютно. Единственные блага цивилизации — электричество и водопровод. В туалет следовало ходить на улицу, отапливать помещение печкой.
Переезд в городскую квартиру стал для женщины спасением, а для её внуков необходимой формальность. Вера Петровна стала их опекуном, и они продолжили жить в собственном жилье, а не в детском доме. Кате подобная участь вряд ли грозила, а вот Витя легко мог отправиться в казённое учреждение.
Бабушку Витя сразу возненавидел. И хотя ему как мужчине выделили отдельную комнату, заветный уголок с креслом был отдан в распоряжение женщин. Как-то раз мальчик заглянул в открытую дверь комнаты: Вера Петровна сидела в его кресле и мазала больные колени вонючей серо-зелёной мазью.
С тех пор отвратительный запах преследовал его во всей квартире. Казалось, он заполняет каждую щель, мельчайшую пору квартиры. С самого начала бабушка дала понять, что не собирается вмешиваться в жизнь внуков, а они в свою очередь, не должны соваться в её. Тем не менее Вера Петровна с завидным постоянством требовала принести ей то стакан воды, то чашку чая. Раз в неделю следовало сбегать в ларёк за газетами и сборником кроссвордов. Ссылаясь на больные ноги, бабушка так или иначе подчинила себе домашних, отчего Вите всё меньше хотелось бывать в собственном доме.
Помогло недоразумение. На уроке литературы мальчик неожиданно даже для себя самого упал в обморок, а так как он всегда был болезненно худым, то и причиной произошедшего посчитали недоедание. Витю отпоили сладким чаем с печеньем и отправили домой. Шума не поднимали, школе не хотелось связываться с опекой, но уже на следующий день после уроков к нему подошла учительница литературы Анна Николаевна и попросила помочь донести до дома тяжёлые тетради, а после в награду угостила пирожками, ещё и с собой завернула угостить сестру.
Витя сразу понял, что тетради всего лишь предлог. Его пожалели, считая, что им с сестрой не хватает денег на еду. Он не стал разуверять учительницу, а продолжил ходить к ней под самыми разными предлогами, чему Анна Николаевна, казалось, была только рада.
Она говорила с ним обо всём: о жизни, учёбе, литературе и музыке. Витя по большей части помалкивал, пропуская её слова мимо ушей. Он плохо сходился с людьми, к тому же её слова казались ему чушью. Но не спорить же с учительницей? Анна Николаевна утверждала, к примеру, что у Вити негибкое мышление, что ему трудно выйти за пределы очерченных правил и что художественная литература помогла бы ему решить эту проблему.
Витя, предпочитавший научные книги, не понимал, для чего ему читать, а тем более анализировать классику и прочие жанры. В конечном счёте Белинский давным-давно сказал, как следует понимать «Евгения Онегина» и что имел в виду автор. Вите-то зачем напрягаться? Главное, что он знает, как считает критик. Ну, а если кому нравится проводить время за чтением бессмысленных романов, то пусть читают. Главное, чтобы его не заставляли.
Как-то раз Анна Николаевна сказала ему, что дома её ожидает вкуснейшая солянка. Муж в отпуске, вот и наготовил на целую роту. Почему бы Вите не зайти и не попробовать? Витя зашёл, оценил солянку, удивился чересчур улыбчивому мужу, а после отправился домой со стеклянной банкой в сумке. Внутри плескалась солянка, которая то и дело пыталась сбежать, а Витя думал, что он идиот. Зачем тащить домой еду как какой-то побирушка. Он остановился у ближайшей мусорки и, оглядевшись по сторонам, засунул банку поглубже в контейнер.
Позднее Витя закончил школу, уехал учиться в другой город и про свою учительницу забыл, как забывал всех людей, бывших в его жизни. С глаз долой — из сердца вон! Таков его девиз. Виктор не привязывался к другим, его не заботила их судьба, знакомые лица быстро стирались из памяти.
И вот сейчас, почти сорок лет спустя к нему навстречу нёсся старик, в котором Виктор никогда бы не признал того самого чересчур улыбчивого мужа Анны Николаевны, если бы тот не представился. Мало того, этот нелепый старик оказался отцом Яны.
Глава 15
«Самоочищение», — с гордостью подумал он. Ещё одно слово, придуманное им самим. Конечно же оно существовало и прежде, но только Владимир Николаевич ничего о нём не знал. И лишь теперь соорудил из известных ему частей, применил к собственному состоянию в определённый момент времени. Да так точно!
Другие потребовали бы объяснений, а получив их, так ничего бы и не поняли. Как обычно покрутили бы пальцем у виска. Потому лучше держать при себе чувства и состояния, новые старые слова.
Но вот сейчас он именно так себя и чувствовал, самоочищенным. Было тому причиной посещение кладбища или слова Лиды, он не знал. Скорее всего всё вместе. Главное — река, на берегу которой Залесский не бывал много лет, с тех пор, как погиб брат. Весёлый, бесконечно мудрый и такой молодой Коля. Маленький Володя ходил за ним хвостиком. Вот и на речку вместе с ним увязался.
Коля гнал его, просил остаться дома, но Володя упрямо шёл следом, прячась за кустами. У речки мальчик понял, почему брат не хотел его брать: вдоль берега взад-вперёд шагала Аля, Колина большая любовь. Притаившись за большим валуном, мальчик слушал низкий голос брата и щебечущие смешки Али.
— Слушай, — сказала она. — Разговоры разговаривать каждый горазд. Любишь — не любишь. Мне откуда знать? На слово поверить? Много вас таких. Языком трепать горазды, а как до дела доходит — в кусты. Докажи, что любишь! Переплыви речку!
Володя видел, как брат медлил. Широкую и бурную реку не мог переплыть никто, тем более осенним днём, когда от холода сводит руки и ноги.
— Не можешь, значит, — рассмеялась Аля. — Вот и вся любовь. Да, Коля?
Она смеялась и смеялась как сумасшедшая. И всё повторяла: не можешь, Коля, не можешь.
А он вдруг вскочил, скинул с себя одежду и бросился в реку. Мудрый не по годам, от любви он поглупел. Знал же, что никто не может доплыть до другого берега. Володя на всю жизнь запомнил, как мелькнула над водой голова брата. Мелькнула и в тот же миг исчезла, уже навсегда.
Позднее опухшая от слёз Аля срывающимся голосом зашептала мальчику в ухо:
— Никому! Слышишь? Никому не говори!
Володя и не понял, о чём должен молчать. И если бы не этот шёпот, он бы забыл о её словах, но долгие размышления привели его наконец к ужасающему открытию, после которого он возненавидел и Алю, и речку и тихую деревеньку, бывшую прежде такой родной. С тех пор он бессознательно стремился уехать, выбросить из памяти тот промозглый осенний день, низкий голос брата и щебечущий смех Али. В этот раз на реке на него нашло спокойствие. Не осталось ни страха, ни боли. Лишь тоска по близкому, так рано ушедшему человеку.