— Вам бы комментатором устроиться, — не сдержался Виктор. — Хорошо получается. А падать в таком возрасте чревато. Можно и не встать. Доведёт эта Ольга вашего отца.
— Всё такой же вредный, — вздохнула Яна. — И переезд не помог. Не ладится у вас ничего, да?
— Ладится, ладится, — ответил Виктор и поспешил попрощаться.
Где она только такие слова берёт? Кто из молодых сейчас говорит «ладится»? Он живо представил себе небольшую старомодную кухоньку Залесских, румяные от мороза лица Владимира Николаевича и Ольги, кипящий на плите чайник, смех. Его охватила зависть. Почему он сам не может расслабиться и беззаботно смеяться? Лепить снеговика на улице и бросать снежки? Там, внутри него что-то сломано, быть может, с рождения. И зачем тогда жить? Ради кого?
Зазвонил телефон. «Соня» высветилось на экране. Виктор ответил, приготовившись к худшему.
— Пап, привет! У меня к тебе дело на сто миллионов, — затараторила в трубку Соня. — Ты когда приедешь? Мы с Фимой скучаем. И Маша про тебя спрашивает. Просто я подумала...
— Послушай, — перебил её Виктор. — То, что я сказал в тот раз...
— Что? Что? Ничего не слышно. Так ты приедешь?
— Так ты меня простила?
— Что? Не слышу. Знаешь, тут во время некоторых слов помехи появляются. Может, не стоит их говорить?
— Может и не стоит. Я завтра приеду, обязательно. У меня выходной.
— Будем ждать. Целую.
Два часа спустя Виктор стоял в коридоре, уставившись на ботинки.
— Что случилось? — поинтересовалась Юля.
— Ботинки разорвались. Представляешь? Лопнули посерёдке, даже не по шву разошлись.
— Неудивительно. Им лет сколько? Тем более ты их зимой носишь. А они разве для зимы предназначены? Выбрось!
— Обязательно. Ты знаешь, о чём я подумал? Эта моя рубашка жёлтая. Её тоже выбросить надо. И штаны зелёные, и беретку. Мне кажется, я в них глупо выгляжу. Нужно купить что-нибудь подходящее возрасту, более классическое. Сегодня же этим и займусь.
Эпилог
Ясное январское солнце освещало город. Виктор Семёнович Короткин ступил на территорию института, отметив про себя, что новые классического покроя брюки очень подходят к его образу, а вот тёмно-коричневые ботинки слегка жмут. Ярко-жёлтый шарф портит картину, но снять его невозможно: несмотря на растянутые петли от него веет теплом и уютом.
У первого корпуса яростно спорил с кем-то по телефону Аристарх Сергеевич.
— Только через мой труп! — кричал он. — Это памятник архитектуры. Я грудью за него встану! Мы все встанем! Так и передайте!
Мимо промчалась Яна Мирошник, удивительная женщина, преображающая мир вокруг себя и умеющая сделать интересным даже такой скучный предмет как теоретическая грамматика.
— Прекрасно выглядите! — заметила она, не сбавляя темпа. — Жалко, что не улыбаетесь. Улыбайтесь! Это всё изменит!
— Виктор! — заметил его Аристарх Сергеевич. — Доброе утро! Видел, что вы вчера взяли в библиотеке «Трёх товарищей». Как вам Ремарк?
— Грустно, уныло, все пьют.
— Времена такие были, иначе не получалось. Вы заходите ко мне после занятий и Ремарка прихватите. Обсудим за чашечкой, пошиповничаем! А Яночка вам правильно сказала: улыбайтесь! Это всегда красит человека.
— Чему улыбаться? — возразил Виктор.
— У Ремарка и то веселились, несмотря ни на что. А у нас, поверьте прожившему долгую жизнь старику, времена не такие уж и плохие. Впрочем, вечером обсудим.
В кармане зажужжал телефон: голосовое сообщение. Виктор включил запись. «Пап, слушай, ты завтра приедешь? У меня к тебе дело на сто миллионов. После расскажу».
— Конечно приеду, — ответил в никуда Виктор и улыбнулся, совсем немного, уголком рта. По-другому он не умел.
1Кафедра, дословный перевод с немецкого «учебный стул»