Мы миновали деревню и направились к видневшимся вдали хижинам. Около хутора протекала речка, данные о которой нам надо было собрать.
Мы подошли к хижине, одна стена у которой отсутствовала. В ней сидели хозяева. Мы попросили их показать самый высокий уровень воды в реке, какой только они помнят. Хозяин, сухой старик с плотно сжатыми губами, молча поднялся и пошел к реке. Мы двинулись за ним. Он подошел к дереву на берегу реки и молча указал на него пальцем. Через некоторое время мы попросили его показать такую же отметку на другом берегу. Опять он молчаливо шествует и пальцем указывает на пень. Осталось самое последнее — узнать имя помогавшего нам человека. Мы обратились к хозяину с вопросом. Молчание. Вновь такой же вопрос. И вновь молчание. Расспросы велись через полицейского — жителя этой местности. Вдруг полицейский ударил себя по лбу и, обернувшись к нам, знаком показал, чтобы мы садились на слонов. Мы сели и, ничего не понимая, поехали дальше. Когда же мы отъехали на некоторое расстояние, то полицейский сказал:
— Я вспомнил, что в районе Хараинча есть несколько хуторов, жителями которых являются люди, принадлежавшие к касте молчаливых. От них нельзя добиться ни одного слова, даже полиция на них не может воздействовать — молчат, как немые, хотя все слышат и понимают. Детям говорить также не разрешается. Такому образу жизни в какой-то степени способствует, по-видимому, система хуторов — обособленных хижин. Так или иначе, не удивляйтесь и пишите, что хотите: любую фамилию и имя. Настоящую фамилию этих людей вряд ли сумеете узнать.
И все же работу свою мы сделали и направились домой в лагерь. На обратном пути не произошло никаких событий, если не считать, что мы видели леопарда, кравшегося за обезьяной. К ее счастью, леопарда спугнули наши слоны, и обезьяна скрылась на верхушке дерева.
В километрах двух от Хараинча, в высохшем рисовом поле, я увидел большую дикую кошку. Она шла во весь рост, не обращая внимания на нас и наших слонов. Я не вытерпел, зарядил духовое ружье и выстрелил на ходу по кошке. Она резко взметнулась в воздухе, перевернулась через бок и с криком скрылась в рисовой соломе, лежавшей на поле. Я ей не принес особого вреда, а только испугал, хотя эту животину надо нещадно уничтожать; после леопарда это самая опасная зверюга — она совершает набеги на молодняк домашнего скота.
Чтобы быстрей попасть домой, погонщик свернул резко влево. Прошли сухое рисовое поле, по которому несколько минут тому назад грациозно шагала дикая кошка, и вошли в лес.
В лесу было тихо. Кое-где с ветки на ветку перелетали маленькие птички, похожие на. шмеля. Наши слоны мягко ступали по сухим листьям, образовавшим ковер до полуметра толщиной. Погонщик обернулся и показал мне палкой на какой-то серый комочек, уютно лежавший около дерева. Когда мы проходили мимо, комочек зашевелился, и толстая, почти с руку толщиной, змея нехотя уступила нам дорогу. Это была большая кобра. Зимой все змеи находятся в спячке. А эта, видимо, была одна из тех, которая еще не успела найти себе подходящее место для отдыха и промышляла в лесу. Слоны обычно не рискуют приближаться к кобрам и уходят от них. Но на этот раз слон спокойно прошел мимо, будто знал, что кобры в зимнее время года очень инертны и не кусают никого.
Мы прошли небольшую полянку и оказались около болота. Раздвигая хоботом кусты, слон спустился к воде. Сделав осторожно несколько шагов, он начал уверенно погружать свои ноги в густую черную жижу.
Вскоре, выйдя из болота, мы пошли по зарослям сухого кустарника, очень напоминавшего колючую проволоку. Кустарник представлял собой тесно переплетенные между собой, причудливо изогнутые ветви без листьев. Он был настолько густым, что слоны продвигались с трудом. Из такой чащи мелкому животному и человеку выбраться почти невозможно. Вдруг слон остановился, уперся передними ногами, и подняв кверху хобот, сильно с кряхтеньем выдохнул. Погонщик насторожился, осматриваясь по сторонам. Слон дальше не шел, а внимательно слушал лесные звуки, растопырив уши. Чувствовалось, что он весь напрягся и готов ко всякой неожиданности. Я хотел было спросить погонщика, что случилось, но он резко обернулся и, положив ладонь на рот, знаком дал понять, что разговаривать нельзя. Вдруг где-то рядом раздалось хриплое рычание. Затем наступила тишина и вновь рычание, напоминавшее храпение спящего животного. Слон поводил вокруг хоботом, сделал несколько шагов назад и без всякого указания погонщика быстро пошел по кустарнику подальше от этого места.
Когда мы вышли к окраине Хараинча, то погонщик сказал, что мы нарвались на спящего тигра и хорошо, что благополучно унесли ноги. Видимо, тигр только недавно залег и спал крепким сном после вкусного обеда. Такие встречи со спящим тигром крайне опасны и кончаются, если его разбудить, трагически. После этого разъяснения захотелось быстрей попасть в лагерь. Чувствовалась усталость от долгой езды на слоне.
В Хараинче было шумно и многолюдно. Базар еще не кончился, шел его последний день. Большинство людей сидело группами. Это были теплые компании, которые, по-видимому, с выручки решили «обмыть» свои базарные успехи. Изредка один из компании поднимался, подходил к повозке, набитой жестяными банками с самогоном, давал рупию и получал бутылку синего напитка крепостью в 75–80 градусов. В веселье кое-где принимали участие и женщины. Об окончании базара красноречиво говорили люди, шедшие в обнимку или целовавшие друг у друга ноги, и вереницы жителей окрестных деревень, возвращавшихся домой. От базара шли в разных направлениях мужчины и женщины: мужчины отдельно, женщины отдельно. Иногда во главе шествия женской цепочки шел мужчина, который своей сгорбленной под ношей фигурой резко выделялся на фоне стройных и изящных фигурок женщин с поклажей на голове и обязательно с букетиком цветов в волосах. Их покачивающиеся из стороны в сторону фигуры еще долго были видны на фоне зарева уходившего за горизонт солнца.
Но вот мы в лагере, можно сказать, у себя дома. Мы слезли со слонов и неуклюжей походкой с затекшими ногами пошли в свою палатку. За ужином Барма рассказал, что в Хараинче в то утро тигр зарезал корову.
Сомнений не было — в этом районе действовал тигр, и нам следовало быть осторожными.
На следующий день нам предстояла масса хлопот. Намечался переезд в другой лагерь, километрах в двадцати от Хараинчи. При этом сразу возникла масса трудностей.
Во-первых, у нас не было подходящих карт местности, и мы не знали, где разбить новый лагерь. Во-вторых, трудности наши усугублялись еще тем, что оборудование и имущество лагеря можно было перебросить только на волах, которых у нас не было; следовательно, их надо было где-то нанять, а в период уборки урожая нанять волов в районе тераев почти невозможно. И, в-третьих, самым главным было то, что мы оказались разбитыми на три лагеря: лагерь геологов находился глубоко в джунглях, второй — около деревни Джимкирти и третий, где находился и я, — в Хараинче.
Утро застало нас в суматохе и неразберихе. Каждому надо было куда-то ехать. Все спешили, суетились, стараясь быстрей покинуть лагерь. В целом план вначале был таков. Николай Иванович, Борис Переводников, Зинаида Леонидовна и Володя Мигаль должны были выйти в лес на работу и затем, не возвращаясь больше в лагерь Хараинча, направиться в Джимкирти, где и остановиться на постоянное жительство. Козлов и Горошилов должны были разбить лагерь у реки Лондра, невдалеке от Хараинчи, и выполнить необходимые геологические работы. Я же должен был нанять волов с повозками, погрузить на них оборудование и отправить их к реке Бакра. Пока повозки, скрипя и переваливаясь из стороны в сторону, доберутся по джунглям до реки, я должен был на слоне найти подходящее место для лагеря в этом районе.
Мой план был таков: волы идут медленно по труднопроходимым петляющим дорогам. По моим расчетам, они должны были добраться до реки Бакра только к вечеру. Я же на слоне, пересекая джунгли, рассчитывал достичь Бакры за три-четыре часа и, найдя подходящее место для лагеря, двинуться навстречу обозу.