Только позднее контрразведывательная служба в США стала приобретать стройные формы. Ее работа приняла активный и эффективный характер.
ГЛАВА III
«ЕСЛИ ДОРОГ ТЕБЕ ТВОЙ ДОМ...»
То, что я увидел и пережил сразу же по приезде в Москву, описать невозможно. Я попал в самый разгар борьбы с «врагами народа». В обществе царила атмосфера всеобщей подозрительности и недоверия. Создавалось впечатление, будто все заразились какой-то необъяснимой повальной шизофренией. Многие из людей, которых я знал, исчезли в никуда, как бы растворились, и на все мои вопросы, где тот или иной человек, звучал один и тот же ответ: «Лучше не спрашивай». Но чаще всего ответа вовсе не было. Люди отводили глаза в сторону и молчали.
К тому же я оказался без квартиры. Нас поселили в маленьком номере гостиницы Центрального дома Красной Армии, на площади Коммуны. Мы с женой спали на полу, а дети на кроватях. Вот так «гостеприимно» нас встретила Родина.
Однажды ко мне в гости пришел брат Лазарь (ему было тогда 34 года). Он окончил Институт народного хозяйства имени Плеханова и был назначен директором крупной электростанции в Туркменистане. При встрече Лазарь по секрету рассказал мне, что он уехал из Средней Азии, опасаясь ареста.
— За что тебя арестовывать? — пытался я узнать.
Он посмотрел на меня внимательно и после долгого молчания ответил:
- Да ни за что. Тебе этого не понять. Ты слишком долго жил вдали от Родины. Хотя, наверное, ты скоро все поймешь сам. Одно скажу на прощание: зря ты вернулся, брат.
Это уже было слишком. Чего угодно можно было ожидать от брата, но не такого признания. Для меня его откровение казалось диким.
В скором времени я встретился с другим братом - Ефимом. После Института красной профессуры он был направлен на работу в Махачкалу (Дагестан), но вынужден был оттуда уехать, тоже опасаясь ареста.
«Что за наваждение?» - раздумывал я. Все мои друзья и знакомые чего-то опасались, говорили шепотом, все время оглядывались, внезапно замолкали при виде постороннего. У многих был вечно озабоченный и подавленный вид.
Нет, морально я не был готов к тому, что творилось вокруг. В голове не укладывалось, что кругом одни враги. Откуда они взялись?
Я пытался выяснить судьбы тех, с кем мне довелось работать в генконсульстве СССР в Нью-Йорке. И был потрясен!.. Именно тогда я узнал, что генеральный консул Толоконский арестован и пропал без вести, такая же незавидная судьба была уготована вице-консулу Гусеву, другим моим друзьям и сослуживцам.
Мне, в ту пору убежденному коммунисту и интернационалисту, хотелось закричать на всю страну: «Товарищи, опомнитесь!» Я проводил бессонные ночи в раздумьях и сомнениях, часто буквально задыхаясь от бессильных слез.
Вопросы возникали одни и те же: «Что происходит в стране? Когда прекратится эта жуткая вакханалия борьбы с «врагами народа»?». Но все мои вопросы повисали в воздухе, оставались без ответа.
Между тем в управлении дела шли своим чередом. За сравнительно короткий период один начальник сменял другого... Безжалостная и преступная коса репрессий косила всех напропалую...
Легендарный Берзин, долгие годы возглавлявший управление, после возвращения из Испании недолго пробыл на своем посту. Вскоре он был арестован и казнен. Заменявшего его во время командировки в Испанию Урицкого постигла та же участь. Вслед за ним арестовали и расстреляли Гендина, пришедшего к нам в управление из органов НКВД. Гендина сменил комбриг Орлов, бывший военный атташе в Германии. Он также разделил общую печальную судьбу всех начальников управления.
Впрочем, кровавые репрессии коснулись не только первых лиц - были репрессированы почти все начальники отделов и подразделений управления. Из-за рубежа один за другим вызывались руководители крупнейших и наиболее ценных разведывательных организаций. Прямо с вокзала или аэродрома их отправляли в тюрьму.
Эта кровавая преступная политика оказывала крайне разрушительное воздействие на всю разведывательную деятельность СССР за рубежом. С большим трудом созданные организации неожиданно оказывались без руководителя, без связи, без средств. В результате некоторые из них были вынуждены прекратить свое существование.
В конце 1938 года наступило временное затишье. Исполняющим обязанности начальника управления был назначен полковник Шалин, занимавший в то время пост начальника школы по подготовке кадров ГРУ. Помнится, в управлении очень часто проводились собрания, на которых клеймили очередного «врага народа», пробравшегося в наши ряды по заданию иностранной разведки. Тут же наказывали и тех его начальников, сослуживцев и друзей, которые не обратили должного внимания на преступную деятельность этого «врага».
Руководил собраниями, как правило, начальник политотдела управления полковой комиссар Ильичев, спустя несколько лет занявший пост начальника ГРУ.
На этих «мероприятиях» я старался занимать позицию стороннего наблюдателя. Я никого не знал и меня мало кто знал. Все мои предыдущие начальники бесследно исчезли. Я не выступал на собраниях, сидел обычно в заднем ряду и молча наблюдал за докладчиком, по-своему оценивая происходящее.
Но однажды, помню, я чуть не сорвался. Обсуждали поведение молодой сотрудницы. У нее несколько дней назад арестовали мужа, капитана советской армии, сотрудника ГРУ. От молодой женщины требовали осуждения собственного мужа. Она стояла белая как полотно и только нервно теребила в руках маленький носовой платок.
Мне не за что его осуждать, - тихо произнесла она. - Он многому меня научил и - главное - преданности нашей Родине. Нет, он не враг народа. Это какое-то недоразумение.
Может быть, стоит подождать окончания следствия? - робко попытался я остановить нараставшую волну гнева присутствовавших в зале.
Но никто уже не обращал внимания на слова несчастной женщины: все было решено заранее, и ее освободили от занимаемой должности, тем самым признав без суда и следствия пособницей «врага народа».
После этого собрания Ильичев вызвал меня в свой кабинет. Начал издалека: «Как дела, как семья?» Он задавал ни к чему не обязывающие вопросы, чтобы завязать разговор. Я отвечал спокойно, односложно, прекрасно понимая, как мало начальника политотдела волнует самочувствие моей жены...
— Ты недавно вернулся из зарубежной командировки, - приступил он наконец к серьезному разговору, - поэтому, может быть, во многом разобраться не успел. Вся наша страна сейчас охвачена энтузиазмом... Борьба с врагами народа будет вестись бескомпромиссно и до конца!
Я внимательно слушал, и он, заметив это, решил перейти к конкретным фактам.
Так вот, - продолжал Ильичев, - мне не нравится, что на собраниях, где разоблачают врагов народа, ты все время молчишь.
Но я же никого в управлении не знаю, - попытался я объяснить свое поведение.
- Это не имеет большого значения. Важно высказать свою принципиальную партийную позицию.
Я продолжал молчать.
- Ну что, например, ты можешь мне сказать о Шалине?
Я, признаюсь, опешил. Речь шла о новом исполняющем обязанности начальника ГРУ. Он еще не успел поработать, а под него уже, вероятно, велся подкоп.
Я повторил те же слова: «Я его совсем не знаю».
Ильичев засмеялся:
- Ну как же ты его не знаешь? Ты чуть ли не каждый день бываешь у него на докладе. Во всяком случае, когда я иду к Шалину, то всегда вижу тебя в его приемной.
- Это верно, - пробормотал я. - Но ведь наши сугубо деловые встречи, как правило, очень коротки.
Но Ильичев не отступал.
- И долго ожидаешь ты приема? - неожиданно спросил он меня.
- Действительно, иногда в ожидании приема проходит слишком много времени, - вяло, просто, чтобы поддержать разговор, отреагировал я.
- Вот видишь, - с радостью подхватил мою фразу Ильичев. - Скоро мы будем обсуждать на партийном собрании поведение Шалина, и тебе на нем надо будет выступить.