– А-а. Вот ка-ак, – протянула Ирма. – Интересная история. Но мне от этого не легче.
– Кстати, греков и другие некоторые народы тоже депортировали. Но папа уже тогда был крупным учёным, очень нужным стране, поэтому его не тронули. Он остался в Москве.
– А зачем людей переселяли? – спросила Ирма.
– Так надо было. Это политика, нам не понять.
– Почему?
– Мы не всё знаем. Дело в том, что нашу великую державу хотят уничтожить другие страны, где империализм. И засылают шпионов, вербуют людей, чтобы был саботаж. Мы же – оплот социализма, строим коммунизм, и хотим распространить его везде во всём мире. А капиталисты не хотят.
– Ну, это я знаю, в школе проходили.
Они вошли в дом. Ирма уложила спать Алика, Грима стала готовить обед. Ирма вышла на крыльцо – высокое, в шесть широких ступеней, горячее от солнца. Она села и задремала. Ей стало очень жалко маму, такую замученную с самого детства. Она и сейчас мучается, куда-то вот уехала, может, болеет и по врачам ходит?
– Прости меня, мама, – сонно пробормотала она.
Проскочило лето с остролицыми листьями и быстроглазыми травами. Потом второе лето, и третье. В дом Константиниди зачастили Гримины женихи. Но все они, почему-то, сразу начинали виться вокруг Ирмы. Девочка-подросток была яркоглаза, остроумна, непосредственна. А Грима с её холодной северной красотой и сдержанностью сильно проигрывала перед сестрёнкой. Контраст был разительный.
Стремительно неслись дни, до краёв наполненные событиями. Подростковый период Ирмы был сложный, бурный, взрывной. Отношения с матерью особенно обострились. Марту радовала только старшая дочь, рассудительная и спокойная красавица Грима, внешне очень похожая на неё саму, только глаза у Гримы были не синие, а изумрудные. А в стране творилось неладное. Всех потрясла смерть Сталина. На прощание с вождём хлынула уйма народа! Григорий Константиниди тоже пошёл по долгу службы. А Марта с детьми осталась дома. Ирма скандалила, ей – просто сил нет – как хотелось поучаствовать в событии, но мать надавала ей оплеух и заперла в комнате. При этом она произнесла какую-то очень загадочную фразу, которую Ирма не поняла и забыла. И вторую фразу, её-то Ирма запомнила: «Ну, теперь Союз просуществует не очень долго, лет сорок от силы, а то и меньше». Так оно и случилось потом.
Однажды Грима привела в дом жениха. Это был джазовый гитарист Виктор. Красивый шатен с пышной шевелюрой. Но мать была против намечающейся свадьбы. Мать считала, что все музыканты такого рода – пьянчуги. От Виктора действительно попахивало спиртным. Но Ирме он понравился, и они весело поболтали. Виктор рассказывал, как вместе со своим ансамблем выступает в молодёжных кафе, он называл свою группу «джазбэнд». Слово это в то время было запрещено. Официально всё это называлось «Вокально-инструментальный ансамбль». Ирме было тринадцать лет, она была ершистым и весёлым подростком. Они с Виктором болтали глупости и хохотали, пока мать не выгнала его.
Весной Ирма увлеклась теннисом, стала ходить на корт и подолгу играть. Ей вообще нравились подвижные игры. К тому же это был прекрасный способ поменьше мелькать дома, избегать общения с матерью. Грима к тому времени была уже замужем и жила отдельно. Алик был молчалив. Пообщаться дома было не с кем, только с Мартой, в общем, ужас! Конечно, Ирма понимала, что у матери была тяжёлая жизнь, много испытаний, нервы как тряпочки. Жалко мать, но характер у Ирмы был горячий, и не всегда она могла стерпеть.
Ура, школа закончилась! Ирма сдала экзамены на четвёрки и пятёрки! А тупице Нонне поставили все пятёрки и вручили золотую медаль. Несправедливо, но такова жизнь, Нонкина мать купила дочке это.
В институт девушки поступали вместе. Нонну взяли без экзаменов, как золотую медалистку. А Ирма сдала экзамены на отлично, и тоже была принята.
На первом курсе Ирма себя ощущала неуверенно, и главное, что её смущало – одежда. Ведь на ней всегда были только однотипные кофточки и юбки, перешитые из старых платьев Гримы. И она донашивала её старые туфли. Однокурсницы посмеивались над ней. А светловолосая голубоглазая красотка Нонна являлась на лекции в самых модных платьях, в «лодочках» на шпильке. Но вскоре Ирма с удивлением обнаружила, что вся мужская часть института отдаёт предпочтение ей, а не подруге, и не другим симпатичным девчатам. «Странно», – думала она. – «Горбатая-усатая даёт фору всем». И она подолгу рассматривала себя в большое зеркало в институтском туалете. Сутулость прошла, пушка над верхней губой как не бывало. Яркие карие глаза и пышные тёмно каштановые кудри, красивый изгиб бровей, рта, тонкая талия, точёная фигурка… Да она ли это? «Это я!» – мысленно воскликнула она. И сразу появились уверенность, игривость, а робость исчезла. Она стала с радостью принимать ухаживания, домой возвращалась весёлая, с цветами. Мать на это ничего не говорила, только смотрела прозрачным синим взглядом, невнятным, словно небо, отражённое в море. От этого Ирме становилось не по себе, и хотелось скрыться, залезть в свою норку под кровать, но – нельзя, она уже взрослая. Дома становилось всё невыносимее, всё тягостнее. И она шла заниматься в библиотеку, а вечерами гуляла с однокурсниками по Москве. Как красиво, как весело было! Они читали друг дружке стихи, обсуждали услышанное на лекциях, увиденное в театрах!