Резиденты в холле нетерпеливо дожидались, когда можно будет отдать Вайолет ее недельного ребенка, отчаянно ругаясь и покуривая потихоньку, несмотря на рейды Ширли. "А где же Вайолет?" - спросила Аня. "Как где? ответили ей. - Лежит пьяная у себя в комнате".
Возвращаясь на другой день от Мэгги и Фреда, Аня столкнулась у ворот с Вайолет и ее бой-френдом: они плелись в обнимку, оба пьяные, с ненормально расширенными зрачками.
- Знаешь, как это называется? - набросилась она на Вайолет. Издевательство над ребенком! Он там лежит часами в дыму, никому не нужный!
- Никто не издевается, - оправдывалась Вайолет, - мой ребенок о'кей.
- А ты-то кто, чтоб читать проповеди? - окрысился на Аню бой-френд. Пошла вон, агент КГБ!
Ребенок был не в холле, а на кухне, с Ширли и Кэт, и тоже в кухонно-табачном чаду, среди картофельных очистков и банок с краской: Ширли перекрашивала стену.
- Ты лучше их не трогай, - посоветовала Ширли в ответ на Анину жалобу. - Они оба конченые, особенно Крис. Он ведь только что из тюрьмы, сидел за педофилию. Ребенка скоро заберут, не волнуйся. Мы уже написали в Совет, но у них там такой завал, тюрьмы переполнены, эти шлюхи рожают, а потом выбрасывают детей на помойку. F... bastards. Хочешь "пирог пастуха"6? Вон, накрыт тарелкой. И хлеб бери, прекрасный, без консервантов.
И все-таки детская тема упрямо не выходила из Аниной головы. Недавно прибывший резидент живет в отеле с герл-френд и пятью детьми-погодками. Они, конечно, получают на детей пособие и ничего не платят за отель и завтрак. Но почему же отец то и дело стучится к Ане в дверь и, как Эмма, просит молока, хлеба или сахара?
Вид совсем маленьких и уже обреченных детей заставлял забывать о ее собственной неустроенности, и она постоянно думала об этих детях, сотнях, тысячах брошенных, убитых, растленных в раннем детстве твердила и выросших с неизлечимой травмой в душе. Об этом не только твердили газеты и телевидение, это было везде, рядом.
Усталая нечесаная блондинка в драных джинсах часто встречалась ей на пути из Рочдейла в Хейвуд. Она сидела на автобусной остановке, на приступке асфальтовой дорожки, а рядом паслись ее трое совсем маленьких детей. Однажды Аня увидела, как самый младший, года три, не больше, полез прямо под приближающийся автобус, а мать, видя это, даже не шевельнулась. Аня схватила его поскорей, принесла матери, а в ответ получила равнодушное "спасибо".
Что же это, думала она, потрясенная до самых глубин, неужели мать хотела, чтобы ребенка переехал автобус?
На Рождество, после праздничного ужина, когда Ширли щедро наполнила тарелки кусками индейки, брокколи и молодым картофелем, добавив сюда же коричневый пудинг и кекс, Эмма захлопнула дверь, оставив ключ внутри. На вой и рыдания сбежались резиденты: кто-то пытался открыть дверь ножом, другой совал в щель кредитную карточку, пока самый сильный из них не выбил дверь ногой. Однако через полчаса Эмма с ревом и проклятиями выбежала из комнаты, вопя на весь отель, что у нее украли пособие. "А не води кавалеров на ночь, - сказала Ширли. - Они и крадут". Впрочем, Ширли тоже обокрали, вытащили из сумки триста фунтов, и камеры не помогли.
Ночью, когда почти все угомонились, грегорианский хорал по радио в Аниной комнате нарушили звуки скандала: Вайолет не поладила со своим бой-френдом. "Осторожней!" - кричала Вайолет, пока френд бушевал и, кажется, запустил стулом в телевизор. Ширли уже уехала домой, а добровольный менеджер не спешил вызывать полицию: такое тут случалось каждый день.
А как же ребенок, волновалась Аня, стучась в комнаты резидентов. Они же могут просто убить его!
- Занимайся своим делом, - отвечали ей. - Разберутся без нас. В Англии выживает сильнейший.
А утром, проснувшись от разговоров за дверью и громкого голоса Ширли, говорившей на кухне по телефону, Аня спустилась вниз за почтой и узнала, что Вайолет умерла - приняла слишком большую дозу.
Так промчались январь с февралем - с ураганными ветрами, дождями и той особой островной сыростью, от которой ноют и растут суставы.
Войска НАТО вовсю бомбили Белград, и Аня, придя однажды к Мэгги и Фреду, не могла скрыть своего возмущения.
Нечаянно услышав конец разговора, Лилиан, предстала перед Аней вопросительным знаком. Как воплощенная Совесть, строго глядя на Аню выцветшими голубыми глазами, спросила:
- Вы не одобряете действий нашего правительства?
- Мне не нравится, что янки бомбят Белград, - ответила Аня. - Да и вашей стране от этого мало пользы.
- А как насчет этнических чисток, массовых захоронений?
- Масштаб этих чисток преувеличен, и настоящее бедствие косоваров начнется после бомбежек.
- Зачем вы приехали сюда, если вы не согласны с нашим правительством? продолжала Лилиан бесстрастным, но обжигающе ледяным тоном. - Вы бы лучше паковали свои чемоданы и отправлялись домой, - чем скорее, тем лучше.
Когда Аня пришла к ним опять, Фред объявил с порога, что они больше не нуждаются в ее услугах - вследствие ее крайних взглядов.
- Как так? - Аня остолбенела от сюрприза. - Я просто против бомбежек они же не достигают своей цели...
Слезы уже потекли на воротник - ей ведь не протянуть без их зарплаты.
- Лилиан ночь не спала, - заметила Мэгги, когда Фред ушел. - Ты очень ее огорчила.
- О Мэгги, я не хочу терять вас, я так к вам привыкла... Я не хотела огорчать Лилиан, и к тому же ваши одиннадцать пятьдесят мой единственный заработок...
- Ты бы лучше молчала, - сказала Мэгги примирительно. - Зачем вмешиваться в политику? В этой стране политика и церковь всегда разделяют людей. Лилиан привыкла думать, как ее учат по радио и телевидению. Ну не плачь, я все улажу. Ты только поговори с Фредом.
В маленькой церкви непонятной конфессии, коих тут, в Ланкашире, был легион, Аню приняли как родственницу. Откуда она? Сколько лет живет в Англии? Православная? Ну и чудесно, у нас тут всех принимают... Какой у вас прекрасный английский язык...
Англичанин просто умрет, если не скажет тебе что-нибудь ободряющее.
В церкви не было ни алтаря, ни свечей, ни креста - голые стены и священник в штатском. Попели гимны - каждый как маленькая кантата, иногда с тройной взвихренной ввысь мелодией и сложными ключевыми перепадами, так что и опытный певчий не сразу привыкнет. Аня пела со всеми с листа, дивясь красоте этих чистых, будто ангелами сочиненных мелодий, и думала: один такой гимн, если спеть его с верой, может изменить течение твоих дней. Священник говорил что-то про Моисея и Аарона, повторяя время от времени: "О, Господи, Бог Израиля, мы все - Твои дети", и под конец своей краткой проповеди предложил возблагодарить Господа за все, что Он ниспосылает.