В торговых реестрах Або Вальтер Борг числился добропорядочным коммерсантом, но всю свою жизнь и свое торговое предприятие он подчинил интересам партии социал-демократов. Своих двух сыновей он тоже готовил на службу рабочему классу.
— Ну, так как же вы будете отправлять меня в Стокгольм, дорогой товарищ Вальтер?
— Я договорился с капитаном парохода.
— На пароход мне нельзя, — подхватил Владимир Ильич. — Хорошо бы через шхеры, где пешком, где на лодке.
— Надо будет поговорить с финляндскими активистами. Есть здесь один студент, член шведского рабочего союза Людвиг Линдстрем. Завтра, когда вы отдохнете, мы пойдем к нему.
— Нет, нет, не завтра, а немедленно, сейчас же. — Владимир Ильич решительно отодвинул стакан в сторону. — Полиция, конечно, разыскивает меня в Або. Нельзя допустить, чтобы меня нашли в вашем доме. У нас с вами еще очень много дел, товарищ Вальтер.
— Да, это верно.
Через несколько минут Владимир Ильич и Борг шагали по заснеженным переулкам города.
Было еще совсем темно, когда Людвиг Линдстрем пришел на извозчичью биржу и потребовал для немецкого профессора Мюллера пару свежих лошадей.
— До острова Кирьяла, — предупредил Линдстрем.
— Кто это едет в такую рань? Все люди спят, и лошади не отдохнули, — проворчал извозчик.
— Профессор очень торопится, лошади должны быть готовы немедленно, — настаивал энергично студент.
Профессор стоял рядом с саквояжем в руках.
— Ох, уж эти немцы, — бурчал возница, торопясь под сердитым взглядом профессора подтянуть подпруги, — аккуратный народ, ничего не скажешь. Не любит даром терять время…
В ШХЕРАХ
К полудню лошади, поседевшие от инея, подвезли путников к большому низкому строению. Вывеска над воротами гласила, что это постоянный двор Фредриксона и сыновей. Фредриксон, старик с широченной грудью и маленькими светлыми глазками на загорелом лице, встретил гостей на пороге дома.
Линдстрем шепотом произнес пароль.
— Гуд даг! Велькомен![2] — пробасил хозяин.
В просторной комнате за обеденным столом сидели члены семьи Фредриксона — жена, сын, невестка.
Владимир Ильич подал каждому руку.
— Доктор Мюллер, — отрекомендовался он.
Гостей пригласили за стол. Хозяйка положила им на тарелки по большому куску картофельной запеканки с салакой. Ели в полном молчании. Финны не любят много разговаривать, особенно за едой.
После обеда хозяин отвел гостей в спальню: в любой момент на постоялом дворе могли появиться чужие люди.
— Надо помочь господину профессору добраться до Стокгольма, — сказал Линдстрем, взяв на себя роль переводчика. — Есть ли у вас проводники?
Помедлив, Фредриксон ответил:
— Будут не раньше чем через месяц.
— Профессор очень спешит, и проводникам будет уплачено, — пояснил студент.
— Много денег не обещайте, я весьма ограничен в средствах, — предупредил профессор студента, уловив из разговора, что речь идет об оплате услуг.
Линдстрем ничего не сказал: главный довод у него был в запасе.
После длительных переговоров было решено, что старик Фредриксон сегодня же ночью отправится в шхеры и выяснит возможный путь в Стокгольм.
— Вам придется поселиться в летнем домике, — предложил он. — Там у меня хранится разный крестьянский инвентарь, но, надеюсь, он вам не помешает.
Одну из комнат хозяева освободили от сельскохозяйственных орудий, оставив на стенах хомуты, дуги, уздечки. Жена Фредриксона вымыла пол, отец с сыном притащили кровать, похожую на гармонь и на ночь раздвигавшуюся в широкую постель, поставили маленький стол, кушетку, два стула. Вытопили печь.
Перед отъездом Фредриксона студент сообщил ему, что профессор сильный и умный враг русского царя. Это был главный довод, который заставил старика поторопиться.
Дневной свет проникает в комнату сквозь щели ставен.
Подставив тетрадь под полосу света, Владимир Ильич пышет. Изредка он поднимается со стула и быстро шагает по комнате из угла в угол, чтобы согреться и что-то обдумать.
Людвиг сидит у окна и старается углубиться в книгу. Это плохо ему удается — в комнате холодно и неуютно.
Студент с интересом наблюдает, как из-под руки профессора на страницы тетради ложатся ровные строчки. Он пишет уже больше часа, отрывая руку от тетради только затем, чтобы обмакнуть перо в чернильницу или чтобы перевернуть страницу. Пишет как под быструю диктовку. Вот он дописал до конца последнюю страницу, поднялся, вынул из саквояжа чистую тетрадь, разложил ее на столе. В верхнем углу обложки аккуратно вывел карандашом «24». «Двадцать четвертая тетрадь, — отметил студент, удивляясь тому, что профессор, не заглядывая в предыдущую тетрадь, продолжает излагать прерванную мысль. — Как можно так быстро писать научную работу? Поразительно!» — думает Людвиг.