В первую минуту Житнев ничего не видел, ослепленный солнцем и белизной снега. Только привыкнув к свету, он смог оглядеть окрестности. Перед ним открылось грандиозное зрелище, картина, которую не часто увидишь в природе. Самолет, оказывается, приземлился на дне ущелья, каньона, с отвесными стенами, уходящими вверх метров на полтораста — двести, шириной не более шестидесяти — семидесяти метров. Таких каньонов немало на Лавовом плато, промытых горными речками в непрочных изверженных породах. Чтобы увидеть верхние края обрывов, нужно до отказа запрокидывать голову назад. Житнев немало подивился тому, как это ему удалось сесть в таких условиях и избежать смертельной катастрофы. Значит, правильно он сделал, «уцепившись» за обрыв, как за ориентир.
— Настоящий каменный мешок, холера ему в дыхало, — изумленный, ворчал Житнев, разглядывая бурые стены ущелья. — Ашот, пойди-ка сюда, ты разумеешь обстановку? — он кивнул на ровное снежное поле, заключенное между стенами.
— Что имеешь в виду, командир?
— То, Ашот, что нам нужно сматываться отсюда; идет крупное извержение вулкана, выбрасывается масса пепла. Если ветер повернет в нашу сторону и принесет тучи пепла, этот снег станет черным и быстро стает, и представляешь, что получится в узком коридоре? А то вдруг ударит сильная оттепель. В обоих случаях мы поплывем всем своим табором. И уцепиться будет не за что.
— М-да-а, — раздумчиво молвил Мурутян. — Вот уж, поистине, не понос, так золотуха… Может, мне в разведку сходить?
— Дельная мысль! Ты пойдешь в разведку, а я начну готовиться к эвакуации, — предложил Житнев. — Но вот вопрос, куда идти в первую очередь?
— А может, мобилизовать в порядке обязательной повинности и Славика? — не без ехидства спросил Ашот. Он кивнул на студента, уныло дымившего в стороне сигаретой. — Он в одну сторону, а я в другую, а?
— А я могу и без обязательной повинности сходить. — В голосе Славика звучала явная нотка обиды. — В какую сторону прикажете?
— За завтраком подумаем и решим, — сказал Житнев. — А раньше давайте соорудим дымовой сигнал. Надо полагать, что нас все-таки разыскивают с воздуха. Заодно вскипятим воды.
— Тоже дело! — поддержал его Ашот. — Этим займемся мы со Славиком. Я думаю знаешь что, командир, тебе сейчас надо бы разобраться — в каком состоянии самолет и что и как можно утащить с собой. Я имею в виду, например, лыжи. Ведь их можно приспособить как сани. Возможно, удастся что-нибудь сварганить и для будки, этакой кибитки, в каких раньше ездили русские помещики. В ней и укроем наше новое поколение.
— Очень хорошо придумано, — согласился Житнев. — А теперь, братцы, задело.
Ашот спустил из баков остатки бензина, около килограмма, смешал его с солидолом, облил этой смесью самый старый коврик и поджег его.
На фоне ослепительной снежной белизны клубы дыма выглядели особенно черными. Но по мере того как дым поднимался на двухсотметровую высоту, он редел, рассасывался в чистейшем воздухе и становился там серым и походил на пар.
— Да-а, — сокрушался Житнев, запрокинув голову кверху, — не тот дым! Жидковато. С самолета будет такое впечатление, что курятся горячие источники, а их ведь много повсюду. Надо добыть отработанное масло.
Вике поручили таять снег и греть воду, а Ашот, по его распоряжению и Славик, стали подкапывать снег под мотором самолета, чтобы добраться до картера мотора и добыть масла.
После авиационного училища Житнев почти десять лет летал на Камчатке, бывал не раз в трудном положении, дважды совершал вынужденные посадки. Поэтому, когда его назначили командиром санитарного самолета, он начал прежде всего с укомплектования аварийного запаса, необходимого на всякий случай. Словом, как это делает опытный шофер автомашины, совершающей дальние рейсы, — ни один свободный закоулок не пустеет в его автомобиле. Такая предусмотрительная запасливость пришлась по душе Мурутяну, начавшему свою летную практику три года назад, сразу в экипаже Арсения Житнева; ему не надо было напоминать, что и для чего нужно. Он хорошо изучил историю развития местных авиалиний Камчатки, знал наперечет все аварийные случаи и вскоре стал достойным помощником своего командира, «хозяйственным мужиком», как звали его пилоты авиаподразделения.