— Хоросо, командир, — послышалось из глубины снежной пещеры. — Я буду с детками.
Слово «командир» она уже переняла у Ашота.
Житнев и Славик спустились к реке и по берегу направились вверх по ее течению туда, где был оставлен «возок» — лыжи самолета и пилотское кресло на них. Задача: вытащить их к стоянке, чтобы потом решить, брать их в дальнейший путь или бросить здесь. Все будет зависеть от состояния погоды. Вика и Ашот двинулись к дальним кущам кедрового стланика. Вике предстояло собрать как можно больше шишек, а Ашоту попробовать поохотиться.
— Оленя добуду! — пообещал он, кидая ружье на плечо. — А уж зайчишек и куропаток-то настреляю — это верно.
Утопая в снегу по колено, Мурутян пахал дорогу для Вики. Та старалась шагать след в след ему, пока не уплотнялся снег.
— Слушай, Вика, у тебя есть любимый человек? — бубнил под нос Мурутян.
— А зачем тебе это, Ашот?
— Чисто из любопытства.
— Излишним любопытством страдают больше женщины.
— Да-а?
— А ты об этом не знал?
— Нет, не знал. А я думал, что именно я самый любопытный.
— Наверное, не любопытный, а любопытствующий, — поправила его Вика.
— Да-да, именно любопытствующий. — Мурутян рассмеялся. — Ну так вот, меня всегда интересуют человеческие тайны, хитрости, загадки поведения. Хочется все открыть, разгадать и понять.
— А для чего?
— Просто интересно.
— Тебе надо бы стать писателем или психологом.
— Нет, мне надо найти девушку, в которую бы я влюбился.
— По-моему, влюбляются не в разгаданных, а в загадочных…
— Скажи, а что тебе больше всего нравится в мужчине?
— Самостоятельность. А еще — мужество.
— И это все? А красота?
— Так это и есть красота.
— Я имею в виду красоту лица и фигуры.
— Э-э, Ашот, такой красоты хоть отбавляй. Каждый по-своему красив. Если он молод и здоров, да еще имеет спортивную фигуру. Ты знаешь такое слово — «смазливый»?
— Ну, это, по-моему, то, что рисуют на игральных картах или на конфетных обертках.
— Пожалуй, правильно, именно на конфетных обертках. А развернешь, там вдруг окажется суррогатная начинка.
— Слюшай, Вика, а ты очень умный человек! Честное слово!
— Ашот, а ты читал роман Виктора Гюго «Собор Парижской богоматери»?
— В кино смотрел.
— Помнишь Квазимоду?
— Конечно. Это такой безобразный сторож собора.
— А душа?
— Да, душа красивая и добрая.
— Так вот, у меня есть свой Квазимода.
— Да-а? А как это?
— Очень просто. Человек светится изнутри. Красивый, добрый свет человеческой души.
— Я понимаю тебя, Вика. — Ашот долго молчал, думал о чем-то своем. — А ты бы не могла влюбиться в меня?
— Я уже влюблена, Ашот. В другого…
— В Арсения?
— Нет. В него бы я могла влюбиться, если бы не была влюблена раньше в другого.
— Но кто же этот счастливец?
— А ты не знаешь ело, Ашот. Да и зачем тебе знать это?
— Затем, чтобы знать, кому завидовать, — с улыбкой в голосе отвечал Мурутян.
— Не могу, Ашот, открыть тебе эту тайну. Я не уверена в том, что пользуюсь взаимностью.
— Скажи мне, ради бога! Я заставлю его полюбить тебя. Я расскажу ему, какая ты необыкновенная девушка!
— Спасибо, дорогой Ашот. Сама постараюсь доказать ему это.
Но вот и заросли кедрового стланика. Вика осталась здесь, а Мурутян, взяв ружье наперевес, зашагал дальше по увалу. Он истово, как собака-ищейка, вглядывался в каждый едва заметный след куропатки, зайца или лисицы, как бы принюхивался к ним. Возле одной куртинки кедрача поднял табунок куропаток, прямо из-под ног, выстрелил дуплетом в самый центр табунка и увидел, как три птицы плюхнулись в снег. Собрав добычу на пояс, долго стоял, стараясь разглядеть направление, в котором скрылись куропатки. Увидел темную кущу кедровника вдали и двинулся туда.
Ему пришлось карабкаться по крутому уклону вверх, там угадывался гребень увала. Так и есть: едва он достиг за, рослей, как увидел извилистую горбину. Вчера они с Житневым уже были на ней, но несколько ниже по склону, откуда обзор окрестностей был меньше. Сейчас он находился на более высокой отметке. Забыв о куропатках, Ашот устремился на горбину, хотелось поскорее увидеть, что за ней? Тяжело дыша, на пределе сил наконец выбрался наверх. Облегченно вздохнул: перед ним лежал необъятный простор. Дали равнин и долин, распадков и ложбинок, гигантские конусы вулканов в поднебесье там и тут — все это ошеломляло воображение. Мурутяну казалось, что он видит весь мир, а на востоке, в туманной голубизне, далеко-далеко угадывается Тихий океан.