Охотник осторожно осмотрел кабарожку, бережно перевалил ее на другой бок, но раны нигде не было.
Когда подбежали все остальные, Корней Гаврилович присел на корточки, долго осматривал и ощупывал кабарожку и наконец заключил:
— Все понятно: животное больное и к тому же почти до смерти загнано этой негодяйкой, — он кивнул на убитую росомаху.
— Почему вы думаете, Корней Гаврилович, что кабарожка больна? — спросил Сергей.
— Пощупай ее бока и спину.
— О, да она страшно худая, — сказал Сергей, потрогав жесткий, словно из мелкой соломы, мех. — А что это за бугорки под кожей? Она почти сплошь усыпана ими!
— Подкожные личинки овода, — пояснил Бударин. — Потому она и худа. Эти паразиты — истинное бедствие для копытных, особенно для кабарга. Известны случаи гибели кабарожек от личинок овода.
Старый натуралист нажал двумя пальцами под основание одного из бугорков, и из-под кожи на поверхность появился белый крупный червь почти в мизинец толщиной и сантиметра в полтора-два длиной.
— Бедное животное, — сказал Корней Гаврилович. — Оно в такой же степени благородно, как и беззащитно. Оно никому не приносит вреда, даже в питании ни с кем не соперничает, потому что кормом ему служат лишь трава и молодые побеги, а зимой — древесные лишайники да хвоя пихты. А как оно украшает нашу природу! И в то же время сколько у него врагов!
Рассуждая, Корней Гаврилович с осторожностью хирурга извлекал из-под кожи Элхи одну личинку за другой и с омерзением раздавливал подошвой. А кабарожка будто понимала, что Человек делает для нее добро, она даже дышать стала реже, спокойнее, ни разу не пошевелилась, чтобы не мешать своему врачевателю. А может, и в самом деле она чувствовала облегчение, под кожей прекращался зуд.
Наконец Бударин встал, велел принести ей воды и соли, в чтобы кабарожка не ушла, когда отдохнет, стреножить ее. Почуяв соль, Элха вскочила на ноги и с жадностью принялась лизать лакомство. Потом она долго пила воду, то и дело вскидывая изящную мордочку, пугливо озираясь по сторонам. По-видимому, ее еще преследовал страх перед росомахой, запах которой она чуяла рядом.
— Беспокоится о детеныше, — заметил старый охотник. — Не бойся, — ласково обратился он к кабарожке, — никуда он не уйдет.
— А вот и он сам! — воскликнул обрадованный Юрий. — Смотрите, — он указал в заросли черемухи.
Кабаржонок стоял метрах в десяти от палатки, искусно укрывшись в кустарнике. Среди зелени листьев видна была лишь его головка с чутко настороженными ушами.
— Он был один с ней? — спросил Бударин Кузьмича.
— Видал только одного.
— Значит, второго растерзали хищники, — заключил Корней Гаврилович. — Было два детеныша, это те, которых мы видели на луговине…
— Корней Гаврилович, почему кабарожка упала после выстрела, хотя вовсе не ранена? — спросил Сергей.
— Почему?.. Во-первых, она до крайности истощена личинками овода, да еще кормила детенышей. Во-вторых, ее измотала росомаха, это ее излюбленный способ охоты — брать добычу измором. И в-третьих, ее, наверное, напугал звук выстрела. Мне думается, между прочим, что росомаха была не одна. Другая находилась где-то на пути к лесу. Иначе кабарожий при их стремительности давно ускакали бы туда. Во что бы то ни стало надо выследить и приманить ловушкой вторую росомаху!
Подобно тому, как сохатые в подмосковных лесах, в условиях ограниченного отстрела, привыкли к людям, потому что не видят с их стороны опасности, так и Элха, вызволенная людьми из беды, вовсе перестала опасаться их. Стреноженная на всякий случай, она, однако, и не пыталась уходить далеко от бивака. Едва только восстановились ее силы, она принялась пастись. Ее спокойствие передалось и детенышу — он все время находился возле матери, иногда сосал ее, хотя людей пугался и при их приближении шарахался в кустарник.
На следующее утро Сергей и Юрий под руководством Бударина часа два выдавливали из-под кожи кабарожки личинок оводов. Более пятисот паразитов извлекли они, прежде чем на теле Элхи не осталось ни одного характерного бугорка. А скоро она стала отзываться на зов и подходить к людям, потому что каждый раз получала какое-нибудь лакомство — щепотку соли, кусок сахара или сухарь. Не привыкал к людям лишь кабаржонок. Натуралисты назвали его Гавриком, всячески приманивали, но он не подходил к ним. Через неделю Элха окончательно поправилась. Шерсть ее стала гладкой, а ребра совсем уже не прощупывались.