— По-видимому, испугался, — сказал Корней Гаврилович.
Родители тем временем сделали еще несколько кругов над Черемуховой релкой и улетели в направлении своего гнезда, а Грозный еще долго провожал их тревожным взглядом.
А назавтра он сам стал взмывать с земли и летал без устали почти весь день — над Моховкой, над левобережной поймой. Однако в Моховую падь он почему-то не залетал.
Но однажды под вечер, возвращаясь из маршрута, Кузьмич и Юрий оказались свидетелями любопытной сцены: возле бивака расхаживали три орлана! Увидев людей, они все разом взмыли и полетели в направлении Моховой пади. Который из них Грозный, понять было невозможно. Они уже миновали старицу и почти окрылись за стеной прибрежного леса, как вдруг один из них повернул назад, сделал небольшой круг над старицей и Черемуховой релкой и начал планировать прямо на Юрия. Пришлось подставить ему рюкзак, на который он благополучно опустился. Он смотрел в лицо Юрию и громко пищал, широко раскрыв клюв с розовой пастью: просил еды.
— Сейчас, Грозный, сейчас, — успокаивал Юрий.
Возле бивака он столкнул орлана на землю, вынул из рюкзака четырех бурундуков. В это лето, как всегда после минувшего урожайного года, бурундуков наплодилась целая пропасть. За каких-нибудь пять минут Грозный управился с ними и снова зашагал к палатке, где скрылся Юрий, — требовал добавки. Пришлось брать удочку и идти к старице, в ней хорошо брали чебачки и гольяны. Грозный тотчас же последовал туда: он давно привык к этому способу пропитания. Обычно он становился рядом с удильщиком и следил за поплавком. Стоило поплавку зашевелиться, как орленок начинал беспокойно пищать — тащи, мол! Потом следил за выхваченной из воды рыбиной и бегом бросался к месту ее падения, рискуя попасться на крючок.
Только после шестой рыбешки Грозный успокоился и, подпрыгивая, направился на свое излюбленное место — конек палатки.
На следующий день Юрий проделал еще один опыт. Уходя утром в маршрут, он наловил десятка три чебачков и гольянов и разбросал их на том месте, где однажды собирались молодые орланы. И он не ошибся: по возвращении на бивак увидел здесь уже не только молодых орланов, но и их родителей.
К осени орлята так привыкли к людям, что вовсе перестали бояться их и все время вертелись возле бивака. Правда, в руки не давались. Грозный проводил немало времени в гнезде, но ночевать прилетал в лагерь. Только теперь он садился уже не на конек палатки, а на макушку одной из черемух. И хотя он хорошо научился сам добывать себе корм, при каждой встрече с Юрием клянчил у него еду. Один раз днем даже нашел Юрия километрах в трех от Черемуховой релки, вниз по течению Моховки, на берегу, и не отставал со своими просьбами до тех пор, пока тот не подстрелил ему из мелкокалиберки кедровку.
К концу июля здоровье Пишки поправилось окончательно, и Юрий приступил к своим опытам с обитателями землянки. Задача состояла в том, чтобы подружить их. Молодой натуралист начал с того, что стал поить их разведенным молоком из общей тарелки. Он подсовывал ее под перегородку так, что одна половина оказывалась у Фомки, а другая у Пишки. Сначала, пока тарелка была полной, все шло хорошо, оба лакали спокойно. Но вот молоко остается лишь на дне. Первым упирается в стенку лбом Фомка, потом Пишки. Они давят один на другого лбами, каждый начинает лакать быстрее, Фомка рычит, Пишки что-то бормочет в ответ. Потом Фомка размахивается и с силой бьет лапой по сетке. И тогда Пишки отскакивает от тарелки.
Так продолжалось дня три. И вдруг случилось неожиданное. Во время очередной трапезы Фомка обычным своим приемом отогнал было Пишки от остатков лакомства, но, едва успел он снова приложиться к тарелке, как Пишки в бешенстве налетел на сетку и изо всех сил начал барабанить по ней передними лапами, да так, что вся она зазвенели и заходила ходуном. Фомку будто кинули в дальний угол, забившись туда, он в страхе таращил глаза на своего буйствующего соседа. Юрий хохотал до слез, описывая спутникам во всех подробностях эту сцену.
С той поры при каждом кормлении Фомка начинал опасливо посматривать на соседа, как только пойло подходило к концу, и видно было, что он каждую минуту готов шарахнуться в угол.
— Теперь можно снять перегородку, — сказал Бударин. — Они достаточно научились уважать друг друга. Посмотрим, как сложатся их дальнейшие отношения.
И вот перегородка убрана. Однако в поведении и во взаимоотношениях Фомки и Пишки не произошло никаких перемен. Они по-прежнему спали на своих местах, не заходили на «чужую» половину. Лакомство им давали, как и раньше, в общей тарелке. Но как деликатно они ели, особенно когда содержимое тарелки подходило к концу! Разве только громче сопели, соприкасаясь носами. Поистине, можно было позавидовать их взаимной терпимости.