Звук трубы, еще более протяжный и настойчивый, снова взвился в предутренней тишине. Эхо раскатилось по всему окрестному лесу, и тотчас же на него откликнулся другой, похожий звук, только чуть повыше;
— Молодняк отзывается, — объяснил старый охотник, — голосок-то жидковат еще.
За время пребывания в Моховой пади натуралисты учли на ее территории и в ближайших окрестностях одиннадцать самцов и около тридцати самок. Пользуясь пулькой «наркоз», они сняли в июле панты с шести рогачей. Этим они, в сущности, лишили их оружия, необходимого в схватке за маток, обрекли их на холостяцкую долю в нынешнем году. Но это обстоятельство не помешает нормальному воспроизводству стада, потому что каждый рогач так или иначе будет набирать себе «гарем» из пяти-шести маток, и «холостяковать» побежденным в драках все равно пришлось бы.
У самца, который первым протрубил начало осенней брачной страды, можно заметить на шее белую полоску. Это красавец Гру. Он до сих пор носит на шее отметину натуралистов — марлевую повязку.
Сейчас. Гру перекочевал из тайги ближе к Моховке, куда обычно выходят в эту пору все изюбры, кроме нынешних телят. Здесь на прибрежных полянах, на релках и открытых галечных берегах извечно завязывались знакомства, происходили турниры рогачей. К этому времени панты уже окостенели, с них сползла, облупилась старая кожица, и они были словно отполированные, с заостренными концами отростков. У Гру их было по пять на каждом роге.
Пойма Моховки не случайно привлекала изюбров; здесь, на открытых местах, к ним не подкрадется незамеченным хищник, не прыгнет на шею рысь, которая вне леса вообще не страшна крупным копытным зверям — она не умеет быстро бегать.
К восходу солнца на зов Гру пришли две красавицы. Он довольно бесцеремонно отогнал их в заросли тальника у верхнего края Черемуховой релки, и они покорно затаились там в укрытии. Из-за хребтов выплыло солнце. Мягкая позолота как бы обогрела чистейшую холодноватую синеву глубокого безоблачного неба, обещающего погожий, по-осеннему ведренный день. В утренней тишине ничто не шелохнется, не пошевелится ни единый листок на дереве.
Натуралисты уже встали, но делали все тихо, разговаривали шепотом, чтобы не спугнуть ночного трубача. Кузьмич и Бударин по опыту знали, что с восходом солнца рев изюбров возобновится.
Так оно и оказалось. «Га-уу-га!..» — мягко протрубило в солнечной тишине со стороны луговины. И тотчас же из-за старицы отозвался второй голос, послабее и повыше.
— Скорее бинокль! — прошептал Корней Гаврилович. — И приготовьте фотоаппараты…
Луговину закрывал выступ черемуховых зарослей. Мягко ступая в своих броднях, старый натуралист неслышно прошагал к выступу, остановился там и стал осторожно раздвигать ветки. «Га-а-уу-гаа-а!..» — снова пропела труба. Корней Гаврилович обернулся и быстро замахал рукой: «Скорее сюда!» — потом свирепо погрозил кулаком: «Тише!»
На поляне, лежащей между зарослями вейника и черемухи, как изваяние из бронзы, стоял стройный красавец Гру. Голова, увенчанная мощными рогами, горделиво вскинута вверх, он то и дело нервно перебирает передними ногами, нетерпеливо стучит копытами по земле, мощная грива-бахрома, свисающая с нижней части шеи, то и дело вздрагивает, длинные уши настороженно поворачиваются, улавливая малейшие шорохи. Вот он поднял морду к небу, и из полуоткрытой пасти вырвалось красивое, звучное: «Гау-у-а-га-а!..» Из чащобы ближайшего леса, что за луговиной, ему отозвался все тот же «жидковатый» рев.
— Сейчас сойдутся… — прошептал Кузьмич.
Противник Гру вынырнул из леса на луговину внезапно, одним сильным скачком, и замер. Бог ты мой, да ведь он же безрогий! Неужели будет драться? Да, идет прямо на Гру, нагнув и чуть сбочив голову, косясь на врага налитыми кровью глазами. Красавец Гру на минуту опешил. Что за чудо? Похоже, самка, а становится в наступательную позу. Тем временем безрогий яростно и стремительно ринулся на него. Гру едва успел подставить ему рога, но их передние отростки пришлись по бокам шеи безрогого; поэтому они с такой силой треснулись лбами, что оба, как мячи, отскочили друг от друга и долго стояли очумелые, помахивая низко опущенными головами.
«До чего же слеп инстинкт! — думал Корней Гаврилович. — Так они могут расшибить себе лбы. Ведь это не бараны, лбы которых приспособлены для таких ударов. Изюбры никогда не бьются лбами, их защищают рога. А тут такая ситуация. Не сообразили мы…»