Политрук смертельно ранен противотанковой гранатой; осколок вспорол живот, другой застрял в легких. А все получилось так. Федор пополз к убитым фрицам, надеясь поживиться у них патронами и табачком. И в этот момент на него из-за густых кустов навалились трое немцев. Силы были явно неравные, и Федя, видя, что иного выхода нет, все же умудрился выхватить чеку у гранаты как раз в тот момент, когда к нему на выручку кинулся Евгений, а за ним Николай. Противотанковая граната постаралась: от Феди и от фашистов остались лишь рваные куски мяса да смоченные кровью тряпки, разметанные взрывом.
А политруку досталась изрядная порция горячего металла да минут пять, не более, жизни. Его сильное, совсем недавно полное энергии тело вытянулось, и от этого он казался мне еще больше. Евгений не желал умирать, по телу пробегали конвульсии, спекшиеся губы пытались, когда он на мгновенье приходил в себя, что-то сказать.
— Ми… ми… милая… — больше понял я по движению губ, чем расслышал. — Пить, пи…
«Он хочет пить! Вода спасет! — пронзила меня мысль. — Вода — это жизнь! Как я позабыл об этом?»
Не давая себе отчета, не слушая дикого окрика Николая: «Ленька, назад!» — весь переполненный одним неудержимым порывом — достать воды, я схватил фляжку и опрометью бросился к реке мимо Николая, пытавшегося меня схватить за шиворот. Хлестнула очередь, другая. Просвистела мина. Столб пламени взметнул землю где-то сбоку от меня, еще и еще. Упав на землю, прикусив губы, я полз и полз к реке, совсем не думая о смерти, охваченный чувством жалости, злобы и упрямства. Мозг мой сверлила одна мысль: «Добыть воду! Воду, воду!..»
Вот и река — широкая и неторопливая. Зубами прихватив алюминиевую пробку, безуспешно пытаюсь повернуть ее. Сердце в бешеном темпе отсчитывает каждую уходящую секунду. Наконец пробка подалась, и воздух, забулькав, уступает место воде. Тут только до меня дошло: ведь я позабыл вкус воды! Отхлебнув из реки раз, другой, услыхал, что бульканье во фляжке прекратилось. Плотно завернув пробку, выбрался на песчаный берег и двинулся к проходу между валами, тому самому проходу, по которому мы ползли в первую военную ночь. «И я, и Евгений, и Николай, и все те, кого уже нет и никогда не будет… — с горечью подумалось мне. — Как давно это было. Целая вечность прошла!»
Прозрачные вечерние сумерки уступили место ночи. Запылали звезды. Впереди утесом вознесся ввысь уцелевший угол нашего первого убежища. Там рядом были Николай и, быть может, еще живой политрук. Оставалось метров двести, не более. И тут, устрашающе шипя, в воздух взметнулась ракета. Ее мертвый синеватый свет залил окрестности. С вала ударил сноп прожектора. Прижавшись к земле, я застыл. Взвизгнули пули:
«Ввиу, ввиу! — И ближе: — Вжии, вжии!»
В тот же миг на меня кинулся какой-то косматый фиолетовый зверь, схватил в свои могучие объятия, со страшной силой стукнул по голове и подбросил над землей.
Прорыв
Тело мое легонькое, будто пушинка, и я всплываю со дна реки, рассекая воду быстрыми взмахами рук.
«Почему такая темнота? — удивляюсь я, пытаясь что-то разглядеть впереди, но, кроме черносерых плящуших силуэтов, ничего не видно. — Надо бы взять повыше! Там будет свет и солнце».
Удваиваю усилия и что есть мочи рвусь ввысь, бешено загребая ладонями что-то упругое. Губы ощущают прохладу, я делаю еще усилие — приятный холодок передвигается на лоб. Последние метры пути, и пальцы мои сжимают горячее и мягкое.
— Положи тряпку на сердце! — слышу я откуда-то издалека и сверху. С трудом поднимаю веки. Они будто из свинца. Режущий свет вбивает маленькие гвоздики в веки и закрывает их. Я вновь ныряю, куда не знаю, но упорно загребаю и загребаю под себя какую-то пружинистую, светящуюся черноту.
Рванувшись, я хочу убыстрить свой подъем, но чьи-то ласковые и сильные руки не пускают меня, уговаривая: «Лежи, лежи». Раскрыв глаза, вижу каких-то людей, снующих взад и вперед, и никак не могу вспомнить, как я попал сюда. Надо мною склонилось незнакомое женское лицо, испачканное сажей, с растрепанными каштановыми волосами. Женщина осторожно прикладывает к моему горячему лбу мокрую тряпку. Рядом с ней стоит на коленях человек с удивительно знакомыми чертами лица. Гимнастерка у человека разодрана. Увидев, что я открыл глаза, он радостно улыбается и говорит: «Ну вот, слава богу, пришел в себя!»