Музыка то удалялась, то приближалась. Костя прислушался и застыл на месте. Он никогда не думал, что музыка имеет такую силу, что ее можно читать, как хорошую, волнующую книгу.
Вспомнился Косте рассказ Зернова о Сибири. Звуки рояля будто помогали ему видеть и слышать все, что рассказывал Зернов.
…В таежной глуши слышен многоголосый хор лесных птиц, бурлит река, басовый рокот камней, перегоняемых сильным течением, звучит умеренно, в такт. Где-то совсем рядом заливается на высоких нотах соловей. И вдруг нарастающий шум леса, что-то треснуло, застонало… Война! Война!
Слушая переливы туго натянутых струн рояля, Костя ясно представил себе, как вьется дальняя дорога по сибирским полям и лесам. Люди идут на фронт. Четко стучат каблуки, гудит под ногами земля. Доносится мотив знакомой песни:
Скованный силой музыки, Костя стоял, боясь шелохнуться. Рояль рассказывал о большой и трудной жизни фронтовика.
— Ну, как Вергун? — спросил Зернов, когда Костя появился в подвале.
— Живет. Я его уже начинаю приучать почту носить.
— Хорошо, только смотри, чтоб Фомин не заметил, а то получится не солидно, — предупредил Зернов.
— Почему? — спросил Костя и хотел было начать разговор о самом главном, как над городом загудели самолеты.
— Ладно, потом. Беги, беги скорей в свой блиндаж! А то меня подведешь, — сказал Зернов.
Проводив Костю по ходу сообщения до блиндажа комендантского взвода, он бегом направился на передний край. Но и Костя в этот день не собирался сидеть в блиндаже. Его потянуло к зенитчикам. «Пойду повидаюсь с Надей. Может, опять собьем самолет».
— Воздух!.. Воздух!.. — неслось со всех сторон.
— Воздух, воздух, воздух! — трезвонили наблюдатели, ударяя в пустые гильзы артиллерийских снарядов.
Костя не хотел обращать на это внимания, но, подняв голову, тут же присел. Над траншеей пронеслась тройка вражеских штурмовиков, за ней вторая, третья, четвертая…
Включив сирены, штурмовики сначала сбросили бомбы, затем стали строчить из пулеметов и пушек. Каждый самолет сделал несколько заходов. Потом появлялась другая партия, третья… Костя взглянул на небо: сотни самолетов кружились над полком. «Сволочи фашисты! Хотят уничтожить полк бомбами. Вон их сколько вьется. Куда тут от них денешься?»
От беспрерывных взрывов, толчков, воющих сирен у Кости закружилась голова.
Но вот на участке упали два подбитых вражеских самолета. Один врезался в стену заводского корпуса, недалеко от того места, где сидел Костя. Летчик выбросился на парашюте и приземлился за передним краем.
«Это, наверно, Надя сбила, — обрадовался Костя, — она смелая. И почему же я не успел к ней на помощь? Мы бы еще больше сбили… Когда же союзники откроют второй фронт? Когда они разбомбят те заводы, на которых делают самолеты и бомбы? Почему они тянут?!» — повторил он слова, которые ежедневно слышал от бойцов и командиров.
Перед закатом солнца штурмовка и бомбежка полка прекратились. Костя вылез из траншеи и направился к сбитому самолету. «Этот совсем не такой, как тот «юнкерс», что стоял в центре города весной. Тот был длинный, покрашен под цвет кустов и травы, а этот — кургузый, песочного цвета».
Зачем немцы пригнали сюда такие самолеты — Костя не знал и не мог знать. Если бы он умел читать немецкий текст, что был на алюминиевой пластинке, которую выдрал из кабины сбитого самолета, то ему сразу стало бы ясно, что на Сталинградский фронт прибыли истребители из эскадры «Сицилия» с Африканского фронта. Эти истребители были переброшены сюда так срочно, что их не успели даже перекрасить.
«Ладно, покажу Александру Ивановичу, он прочтет», — решил Костя, кладя пластинку в карман.
По дороге к штабу полка Костя остановился возле расщепленного тополя. Скошенная осколком вершина его теперь повисла на обрубленном суке. А внизу, у корня… кто это? Наверно, раненый…
Костя бросился поднимать его. Подбежал, тронул за плечо; под ладонью, сквозь гимнастерку, ощутил холод, пальцы будто прилипли — и он тут же упал на колени:
— Надя? Это вы…
Но девушка не отозвалась. Обняв корявый комель тополя и как-то неловко завернув голову, она лежала мертвая. Черное пятнышко-родинка отчетливо виднелось на белой худенькой шее.
Не веря тому, что она мертвая, Костя хотел еще раз позвать ее, но в горле застрял первый слог. В глазах потемнело, во рту пересохло, а в висках стучало громко и неумолимо: «Нет Нади, нет Нади, нет Нади…»