— Костя, Костя, говори прямо: зачем пришли?
Эти слова смутили Костю, а командир полка, будто ждал такой помощи, улыбаясь, позвал к себе Фомина:
— Александр Иванович, я думал, ты спишь. Заходи, заходи! Меня тут атакуют, штурмом хотят взять.
— Не спится что-то, — сказал Фомин, входя в отсек.
Костя насупился: «Теперь они вдвоем окончательно просмеют меня за разведку».
— Так, значит, вы решили ходить на батарею, а дальше что? — спросил Титов, вернувшись к прерванному разговору.
— Да нет, я просто так сказал, — пояснил Петя, глядя на рацию: вот, мол, рацию отремонтировали, значит, понимать надо, мы уже радисты, а про батарею так, для начала затеяли.
— Он «просто так сказал» потому, что не откровенно, — заметил Фомин.
— Вот это, пожалуй, верно, — подхватил Титов. — Например, ты, Ваня, кем хочешь быть: наводчиком? командиром орудия?
Этот вопрос поколебал Ваню, и он, забыв про условие, вдруг высказал свое сокровенное желание:
— Хочу быть командиром орудия!
Титов и Александр Иванович переглянулись и, чувствуя, что Ваня вот-вот заплачет, решили поддержать его порыв. Сначала они говорили, что враг будет разбит. Для этого у советского народа есть все необходимое: и армия, и ее кадровый состав, и техника, и многое другое. Затем Александр Иванович коснулся выдержки, сказал об умелом использовании техники и заметил, что одним желанием врага не возьмешь.
Костя слушал и не мог понять, почему они так подробно объясняют. Неужели решили взять Ваню в артиллеристы?
— Вот артиллерийский планшет, — сказал Титов, — вот логарифмическая линейка, а завтра я вам покажу буссоль. Все это нужно знать артиллеристам как свои пять пальцев.
Ваня подержал в руках белую раздвижную линейку с непонятными буквами, посмотрел на планшет со множеством квадратиков, на формулы и расчеты, вычерченные между овальными линиями, затем взглянул в глаза собеседникам и признался:
— Этого я не знаю.
— Это тригонометрия, — заметил Александр Иванович.
— Значит, я не гожусь в артиллеристы? — всхлипывая, спросил Ваня.
— Почему же не годишься? — успокоил его Титов и, помолчав, добавил: — Вы ребята настойчивые, умные. Поучитесь — и из вас такие артиллеристы вырастут, всем на зависть.
— Оставьте нас в полку хоть рядовыми стрелками! — с отчаянием взмолился Петя, поняв последний намек Титова.
Беседа длилась больше часа. К огорчению Вани, Костя и Петя согласились, что быть пехотинцем-стрелком тоже не простое дело. В пехоте надо знать хорошо тактику, умело владеть автоматическим оружием, разбираться в законах огневого дела и быть выносливым, крепким и закаленным физически.
Внезапно с потолка посыпался песок. В эмалированной ванночке запрыгал металлический шприц, рассыпая дребезжащий звук, будто в эту минуту по блиндажу промчались сотни машин и повозок…
— Ну вот и началось, — сказал Титов.
— Что началось? — спросил Ваня.
— Большое наступление, Ваня, большое…
Костя первым выскочил на улицу. «Надо разбудить девочек, а то ничего не увидят, проспят», — подумал он и, остановленный нарастающим гулом, облегченно вздохнул: «Эх как здорово играют!» В эту же секунду за ним выскочили Ваня и Петя. И перед их глазами открылось невероятное: в зимнем небе — радуга! Ниже туч — Млечный Путь. Звезды, искрясь, стремительно катились в одном направлении. На востоке занялась заря, но она слилась с заревом залпов заволжских батарей, отчего все небо покраснело.
Ребята, задрав головы, остановились.
Как рой комет с длинными огненными хвостами, пронеслись над ними снаряды «катюш». Описывая дугу и перегоняя друг друга, они устремились туда, за окраину заводского поселка, за Мамаев Курган. А там, на юге, за Дар-горой, за элеватором, и тут, на севере, за Спартановкой и у Орловки, гремели взрывы. Сначала были видны только столбы вспышек, затем они слились в сплошную стену огня. А из дубрав Заволжья каждую секунду вырастали новые и новые полосы залпов «катюш». Они, как острые сабли, выхваченные из ножен, рассекали утренний туман. Это вступил в дело резерв Верховного Главнокомандующего.
От огненного полукруга, опоясавшего Сталинград, катились теплые воздушные волны, и их приятно было ощущать. Теперь казалось, что земля радуется появлению такого огня, который сметет с ее лица фашистов.
В эту же минуту Костя вспомнил отца. «Папа, папа… если бы ты был жив!» Глаза затуманились, в горле тесно, не проглотишь слюны, и сердце куда-то рвалось из груди. Быть бы сейчас Косте где-нибудь одному, он бы дал волю слезам, но куда уйдешь от такого зрелища.