– Где опять шлялась? – кричала на нее мать. – У тебя же язык заплетается!
– Ну мам, ну что ты в самом деле, – коротко отвечала дочь и уходила в свою комнату, где сидела я, всем своим видом выражая молчаливый упрек.
– В ПТУ пойдешь? – кричала тетя Оля в другой раз. – Медаль просрала! Сашка вон над учебниками целыми днями сидит!
Я на самом деле сидела над учебниками все время, которое не ждала Веру в ее комнате и не помогала матери торговать на рынке. На следующий год мы хотели поступать в Хабаровске в политех или в мед. Договорились учиться вместе там, куда получится пройти по баллам.
Вере без конца звонили. Бывало, даже на мой домашний телефон. Совали записки в коридоре:
– Передай Верке.
Я разрывала записки на куски, чувствуя, как сама разрываюсь вместе с бумагой.
Я таскалась за ней молчаливой тенью, но она успевала ускользнуть от меня. Что делать без нее, я не знала, ведь мы всегда были вместе. Мы ходили в один садик, потом в школу. Я знала Веру столько же, сколько себя. Теперь она жила отдельной от меня жизнью. Таинственные улыбки, умолчания – я задыхалась от них так же, как от гари, которую ветер приносил из тайги.
Когда началась жара, Вера совсем потеряла разум. Почти не появлялась в школе, домой приходила только ночевать. Изредка заглядывала ко мне, всегда без предупреждения. Садилась с ногами на кровать в моей комнате и молчала. Я пересказывала школьные сплетни и сюжеты книг, которые прочитала. Но Вера слушала из вежливости, рассеянно блуждая взглядом по комнате. Она жила уже взрослой жизнью, и мои детские глупости ее не интересовали. Когда я заканчивала монолог, она усаживала меня перед зеркалом и расчесывала, потом, если было настроение, включала плойку и завивала мне волосы по мочку уха. Получалось всегда смешно, и Вера перебирала мои торчащие в разные стороны кудри и улыбалась, а потом быстро прощалась и уходила.
Я видела ее тут и там в городе, в разных компаниях, всегда мужских: в крошечном городке встретить знакомого совсем несложно, стоит только выйти на улицу. Она никогда не рассказывала о своих мужчинах, щадила мою невинность. Я перестала подходить и здороваться с ней на улице, но издалека замечала неприкрытые в жару голые ноги, плечи, просвечивающие соски. И ненависть вспыхивала, горела во мне и не находила выхода.
Ночью я бросала матрас на балконе и ложилась спать на воздухе. Тем летом комары не беспокоили меня – ненависть отравляла кровь. Я слышала, как с темнотой начиналась другая, горячая, запретная, невозможная днем жизнь. Скрипели кровати в квартирах. Из гаражей доносились приглушенные жестяными стенами стоны. От этих звуков низ живота напрягался и горел огнем. Мужские фигуры останавливались под окном Веры, тихо свистели или стучали по стеклу. Не включая свет, она открывала окно и спрыгивала, ее подхватывали, ставили на ноги – и вдвоем они уходили. Я скорее чувствовала, чем видела, что мужчины были разные.
Однажды вечером я запаслась камнями и, как только раздались шорох кустов и тихий стук в окно, швырнула наугад несколько. Один из камней попал в цель, потому что мужчина, а это был голос взрослого мужчины, ойкнул, выматерился и поспешно ушел. Вера распахнула окно и несколько секунд смотрела в темноту. Я ликовала: хотя бы раз она осталась со мной.
Глава 5
Безумие, творившееся в Гордееве в девяносто девятом, было заразным. Оно проникало в головы горожан и выплескивалось вспышками ненависти. Меня оно тоже отравило. Я поняла это, когда убила кабаргу.
В тот день мать отпустила меня с рынка пораньше, чтобы я приготовила ужин. Я возвращалась домой по безлюдным улицам. Пелена дыма стала такой плотной, что очертания домов и дорог терялись в нем, как в тумане. Чудовищный жар от едва различимого солнца пробивался сквозь пелену, по лбу и телу стекали ручейки пота. Пепел забивался в горло.
Во дворе за составленными вместе двумя столами, на притащенных из дома разномастных стульях сидели мужики, бухая дворовая компания. Пришлось обойти их, чтобы не привязались с разговорами.
Я чистила картошку на кухне и смотрела телевизор, когда со двора послышались крики.
– Давай-давай!
– Загоняй на меня!
– Заходи слева, гони ее от гаражей!
Я выглянула на улицу и увидела, как во дворе между пятиэтажек мечется обезумевшая кабарга. С одной стороны ей не давали убежать гаражи, с другой – пьяные мужики. Они наступали на олениху, расставив руки.
– А-ар-ргх! Уходит, уходит!
– Камнем ее!
В кабаргу полетели камни. Она заметалась. Пыталась запрыгнуть на гараж, отталкиваясь от горы старых шин, но не получалось. Снова и снова кабарга ударялась головой о крышу, падала, вскакивала и карабкалась на покрышки. Силы у нее закончились, и она замерла, прислонилась к жестяной двери гаража, выкрашенного серебрянкой. Мужики подходили ближе.