Ветра не было. Как и всегда.
Я свернул в конец улицы и, перепрыгнув опрокинутую мусорку, побежал по траве. Пока я – в движении, они не могут догнать меня, но, когда я останавливаюсь, они тут же приходят за мной, ясно чувствуя, где я. Нет смысла скрывать то, что я боюсь встретить смерть. Но с каждым днём это чувство всё больше растёт во мне: столько трудов положено на моё благополучие, и все они рухнули в один день, и сейчас, снова пытаясь обезопасить себя, я ищу способ остаться в живых, и вот уже месяц, как я убегаю от смерти. Но она бежит, бежит за мной по пятам. Жестокая, бездушная смерть в лице этих зомби, некогда бывших живыми, радостными, любящими, ненавидящими, печалящимися, людьми. Их приторная вонь сырой земли и разлагающегося тела преследует меня всюду, где бы я ни был. В каждом доме пахнет ими, в каждом лесу, огороде, ферме стоит ненавистная мне вонь. И везде слышатся скрипящие звуки, создаваемые их чёрными ногтями по дереву или металлу, рыки, извещающие тебя о скорой гибели. И только человеческое начало заставляет меня выживать и бороться до последнего.
Их глаза светятся во тьме, челюсти отвисают, комки грязи падают на землю, худые руки хватают тебя, пытаясь удержать, но ты вырываешься и бежишь, не оглядываясь. Тяжёлое дыхание и редкие безумные крики выдают тебя: ты не можешь, не можешь больше бежать, но заставляешь себя, через боль, через усталость передвигаешь ногами. Ты спотыкаешься о корни деревьев и благодаришь их за то, что они выросли именно здесь, ведь они спасают тебе жизнь. Ты бросаешься в открытые колодца, где так темно и так спокойно, только шустрые крысы бегут в известном только им направлении. Ты прижимаешься к более менее целым стенам домов, церквей, школ, больниц, бездумно складываешь руки в молитвенном жесте и шепчешь, и говоришь, и плача кричишь кому-то невидимому, неизвестному. О чем твоя молитва не понятно, да и молитва ли это – не знаешь. Лишь иногда вскинешь оружие, лишь иногда, когда выхода нет совсем, когда обречен, когда темная печать смерти ложится на твоё лицо.
Каждый раз я говорю себе: «Хватит убегать, рано или поздно ты будешь пойман, и станешь одним из них». Но я не могу сдаться просто так. Пусть я и умру, но ещё поборюсь за свою недолгую, но счастливую жизнь. Я не говорю, что мне нравится бегать от дома к дому, искать оружие, перерывая весь дом вверх дном, каждый день смотреть на себя в запачканные зеркала и видеть там бледное от ужаса лицо, поросшее бородой, заляпанное грязью и тёмной кровью. Мне совершенно это не нравится, я говорю про ту жизнь, что была до рокового дня. У меня была семья, любящая меня и, как мне казалось, лучшая на свете, у меня была работа, которую я любил и выполнял не хуже остальных – у меня было всё. Было всё до того дня. И в один миг всё рухнуло, как хрупкий карточный домик. В душе поселилась пустота, та пустота, что всегда была на их искореженных лицах. Все надежды на счастливое будущее сгорели, превратились в пепел, развеянный костлявыми руками с содранной, местами чёрной, кожей. И теперь я, бегущий сквозь смерть, вдыхаю мелкие крупицы этого пепла, и мне хочется рыдать от собственной беспомощности и никчемности. Я помню, как видел свою жену, превратившуюся в одну из этих чудовищ, помню, как пристрелил её своими руками и как, стоя на коленях над её трупом, сжимая в руках ружьё, не уронил ни одной слёзы. Я сделал все, что мог. Задушил детей-малюток, не дрогнув ни одной мышцей, повесил мать в сарае, ни разу не ужаснувшись своим мыслям, подорвал в поле отца, и ничто не остановило меня. Я уберег их от этого мучения, защитил от страданий. Но на себя рука почему-то не поднимается, я не могу убить себя, сколько ни старался.
Вдали показались дома, радость поступала к горлу, слёзы хотели прорваться, но я задушил их и выстрелил в зомби, тянувшего ко мне свои кривые руки.
Дверь была не заперта, и я вошёл, прижимая к груди оружие. В гостиной было темно и пусто, вещи в беспорядке лежали на полу. Кухня, примыкающая к прихожей, оказалась просторной и светлой, у окна стоял детский стул, на котором лежали твердые банки из-под сока. Я осмотрелся и поднялся наверх, ступая по скрипучим половицам; там размещались ещё две комнаты. Войдя в одну из них, я увидел молодую пару. В них не было ничего необычного, кроме того, что умерли они совсем недавно. Руки девушки лежали на шее супруга, аккуратно обхватив её. Широкие ладони юноши полностью закрывали тонкую шея жены. Он обещал ей, что всё закончится быстро, он шептал ей, что лучше гореть в каком-то там адском котле, чем глодать друг друга. Она неуверенно кивнула и решила полностью довериться мужу. Теперь же они лежали с сине-серыми лицами, медленно гниющими среди давным-давно прогнившего насквозь мира.