Однажды он изъявил желание посетить гауптвахту и карцер, говоря при этом: «А сейчас в течение получаса хочу осмотреть места… места дисциплинарные». Командиры батальонов подмигнули ротным и фельдфебелям, и те в мгновение ока удалили из камер избитых узников, куда-то спрятали, на их место посадили здоровых, краснощеких солдат, сняв с них пояса. Как же расчувствовался генерал, когда перед его глазами предстали здоровяки, на которых хоть ободья гни, и на вопросы, не обижают ли их, выкрикивали хором: «Никак нет!» А офицеры докладывали, что солдаты на отсидке за «мелкие проступки» и что им тут неплохо живется — кормят досыта, а спать могут сколько им захочется. К тому же и к занятиям не всегда привлекают. Рай, да и только!
…Дни парада в Царском Селе запомнились ему. Перед царем, князьями и генералами стройными рядами проходят полки. Перед этим их муштровали без перерыва два месяца, гоняли до седьмого пота, пока не превратились они в автоматически движущиеся колонны. Попробуй убрать хотя бы одного, и все рухнет, все сломается. Солдаты, четко печатая шаг, «ели»
глазами царя. Неудержимо текла тысячеголовая река, текла тихо, сурово, уверенно и мощно под звуки духового оркестра.
Никита не чувствовал, как он поднимает и опускает ногу, все это делал машинально, а винтовка будто бы приросла к его натруженному плечу, и никакой силой нельзя было оторвать ее. Ровными колоннами идут преображенцы — императорская гвардия, оплот и опора царской власти. Никита так был загипнотизирован суровой торжественностью парадного шествия, что словно пробудился от сна, когда прозвучала команда «Стой!». Гвардейцы приставили винтовки к ноге, замерли. Будто что-то оборвалось у Никиты в груди и, казалось, остановилось сердце. Никита не замечал, как тонкими струйками с лица бежал пот. Он глубоко вздохнул, когда услышал команду «Вольно!». Ему показалось, что он сбросил с плеч стопудовую ношу. Ноги подкашивались, оперся на винтовку. Эх, если бы присесть где-нибудь! Но нельзя выходить из строя, и вдруг опять команда: «Смирно!» Выровнялись шеренги, солдаты замерли. Не заметил, когда перед строем появился генерал. Он что-то взволнованно говорил, быстро вытирая платком лоб. Усталый и обессиленный Никита едва сообразил, что генерал передает царскую благодарность за гвардейскую выправку, за молодецкий вид. И еще сказал, что царь-батюшка изволил одарить солдат за верную службу. Чем одарить? Спросить нельзя, все стоят словно одеревенелые, на параде в строю запрещено не только говорить, но даже думать. Фельдфебель Петрушенко не раз приказывал: «Стой и перестань думать! Замри, как мышь, и жди». Генерал что-то выкрикивал. А в это время к нему поднесли сундук, похожий на кадку. Звучит команда: «Вольно! Выходить справа по одному! Три шага вперед!»
Неожиданно перед Никитой появился командир роты и натужным голосом крикнул: «Шагом марш!» Надо выходить, ведь Никита Гамай правофланговый в первой шеренге. Вышел на три шага вперед и замер. Командир полка что-то вынул из сундука и тычет ему. Никита сразу не понял, потом видит, что генерал подает ему руку, протянул и Никита свою. «Спасибо за отличную службу! Царский подарок!» — хриплым голосом произнес генерал и положил серебряный рубль на солдатскую ладонь.
Никита принял монету дрожащими руками и подумал: «Где царь взял такую тьму-тьмущую денег? Это же тысячи рублей!»
Подумал и испугался — ведь Петрушенков запрещал даже думать.
Занятия шли своим чередом, Петрушенков по-прежнему донимал Никиту своими командами: «Рядовой Гамай! Быстро отвечай! О чем должон думать русский солдат?»
Напрягая память, забитый полтавчанин торопливо произносил: «Русский солдат должон думать о царе-батюшке! — И, запнувшись на какое-то незамеченное фельдфебелем мгновение, добавлял: — И о всем царствующем доме, дабы их охранять!» Фельдфебель хотя и топорщил усы, но, видимо, был доволен ответом, заметив только: «Дабы» — это ты уже сам прилепил, да ничего. Но что еще?» Никита ожидал этот вопрос и тут же отчеканил: «Думать должон о царе, вере и отечестве!» — «Молодец, Гамай! Только для ранжиру надо слова произносить так, как по уставу положено: за веру, царя и отечество!» «Есть — за веру, царя и отечество!» — повторил Никита.