— И меньшевик никому не сказал?
— Никому.
— Побоялся, что Максим ноги оторвет? — захохотал Александр Серафимович. — Скажите, как фамилия этого смельчака? — Вытащил блокнот. — Запишу для памяти. Интересный факт!
— Его фамилия Козырь.
— Погодите, погодите! — воскликнул возбужденный Александр Серафимович. — Неужели? Разве это он? — посмотрел в блокнот. — Да! Он! Я встретился в Коршеве с одним капитаном, его перевели сюда с левого фланга нашего фронта. Капитан рассказал о боевом унтер-офицере, да так интересно — прямо готовый рассказ. Да, да, — листал он страницы. — Он! Так и записано: Максим Козырь, до войны работал на шахте в Юзовке. Он? — посмотрел на Пархома.
— Он! Если из Юзовки, то он!
— Погодите… Погодите… Да, Козырь… Храбрый унтер-офицер… В пулеметной команде сто тридцать четвертого феодосийского полка.
— Ей-богу, он! — воскликнул Пархом.
А Александр Серафимович продолжал:
— Любит острое словцо. Поговорками сыплет как из пулемета… Ну вот хотя бы такие… «Двое пашут, а семеро руками машут». «Одним пальцем иглу не удержишь». «Хотел от жука меда поесть». Как? Здорово! А Козырь еще и прекрасно поет. Лучший запевала в полку, как сказал мне капитан, он просто в восторге от него. Погодите, погодите! Ему… присвоили чин фельдфебеля.
— Кому? — поинтересовалась Мария Ильинична.
— Как кому? Козырю! Он герой. Он совершил несколько вылазок и привел с собой десять «языков»… Десять, понимаете? В том числе и трех австрийских офицеров. Заработал четыре солдатских Георгия.
— Ого! — воскликнул Пархом. — Вот каков наш Козырь!
— Послушайте дальше, что записано у меня. Генерал похвалил Козыря и вместо четырех Георгиев дал другую высокую награду. Заменили Георгиев.
— Какую награду? Почему заменили? — не терпелось Пархому.
— А вы разве не слышали об этих правилах, уважаемый гость? У Козыря были солдатские Георгии всех четырех степеней. А он все никак не успокоится, рвется туда, где жарко. Героическая натура! Вот начальство и решило наградить его Золотым крестом с бантом. Это уже офицерская награда, по уставу она солдату не присваивается. Тогда и сделали его подпрапорщиком и прицепили Золотой крест. Теперь Козырь командует пулеметным взводом.
— Наш, наш Максим! Ура! — закричал Пархом. — Значит, наш юзовский коногон послушался моего совета.
— Что же вы ему советовали? — поинтересовалась Мария Ильинична.
— Я ему сказал, чтобы он в армии научился воевать. Этого нам не хватало во время восстания в Горловке… Партии когда-нибудь нужны будут народные командиры. Вот и вы читали в газете, что Ленин призывает нас готовиться к новым революционным боям.
Мария Ильинична долго смотрела на Пархома, а потом сказала:
— Вы мудрый совет дали молодому шахтеру. Этому нас учит Владимир Ильич, этого он требует от большевиков.
Обрадованный Пархом ничего не ответил сестре Ленина. Он был глубоко благодарен этой приветливой женщине с лучистыми карими глазами. Она смотрела на него и дружески улыбалась, поправляя белую косынку с красным крестом.
— Пархом Никитович! Дайте слово при первой возможности встретиться. Я не люблю сентиментальности, — твердо сказала Мария Ильинична, — но Коршев забыть нельзя. Это самые тяжелые дни моей фронтовой жизни. Вот потому и хочется, чтобы мы с вами когда-нибудь повидались. Вспомним наш милый и страшный Коршев. — И добавила: — И приветливых людей Коршева, и симпатичную Ганнусю…
Пархом шел по львовским улицам, разыскивал комендатуру и думал о словах Марии Ильиничны. Как она сказала: «Тяжелые дни моей фронтовой жизни». Правильно! Возможно, для нее больше не будет таких дней. А было страшно и до боли горько, когда австрийцы бездумно беспрерывно обстреливали Коршев из дальнобойных орудий.
И работники госпиталя, и раненые, и жители Коршева привыкли к артиллерийским бомбардировкам. Так и в тот день, о котором вспомнил Пархом, тоже долго продолжался интенсивный обстрел.
Он вызвался проводить Марию Ильиничну до хаты Витенков, где лежала больная Мария Петровна. Шли, прислушиваясь к артиллерийской канонаде. Снаряды падали вблизи станции, до которой было с полверсты или немногим больше. Шагали не спеша, разговаривали. И вдруг свист пролетевшего снаряда заставил Пархома остановиться — значит, огонь перенесли за реку, ближе к школе. Снаряды теперь свистели прямо над головой. Мария Ильинична вдруг рванулась назад и что есть духу побежала. «Бежим вон туда, к той хате!» — показала она рукой на беленькую хату, стоявшую на углу широкой улицы и узкого переулка. Он догнал ее и резко крикнул: «Назад!» — схватил за руку и потянул за собой.