Зал замер, внимательно слушая. Делегаты и гости сердцем и умом воспринимали сказанное вождем. Пожилой военный с морщинистым лицом и седыми ежиком волосами, после того как Владимир Ильич сказал, что наша война является продолжением политики революции, что-то шепнул соседу, и тот утвердительно кивнул головой. Пархом уловил лишь два слова: «Научились воевать». Да, за два года научились воевать! Пархом знает по себе и по своим однополчанам, как тяжело было в первое время гражданской войны поддерживать дисциплину и порядок в молодой Красной Армии.
Ленин говорил дальше о главных задачах и прежде всего подчеркивал одну из самых важнейших — это хлеб! Надо сделать так, чтобы крестьянин помог рабочему классу хлебом, давая его в виде своеобразной ссуды, чтобы потом рабочий класс вернул крестьянину свой долг сторицей. Подчеркнул Ленин и вторую задачу — топливо, являющееся хлебом для промышленности. Вспомнил Пархом о своей поездке в Москву, о машинистах, которые, чуть не плача, жаловались, как им приходится'беречь каждый кусочек угля. Говорил Ленин и о том, что на страну надвигается большая опасность — вошь, сыпной тиф, и о том, как укрепить фронтовые госпитали. Из Москвы командировано на фронт сто пятьдесят врачей. Есть основание ожидать отправки на фронт еще восьмисот врачей, которые помогут в борьбе с сыпным тифом. Пархома поразило то, с какой резкостью и прямотой говорил Владимир Ильич, что вши косят наших воинов. Трудно представить себе ужас того, что происходит в местах, пораженных сыпным тифом. Население обессилено, ослаблено, отсутствуют материальные средства борьбы с болезнью. Партия и правительство, подчеркнул Владимир Ильич, обеспокоены — или вши победят социализм, или социализм победит вшей!
Пархом мысленно перенесся на фронт. Он видел, как страдают красноармейцы, сколько бойцов их полка унесла смерть. Врачи не спали днями и ночами, ухаживая за больными. Но… Но не хватало лекарств, не было белья, в палатах было холодно, врачи умоляли хозяйственников достать хоть немного топлива — предлагали ломать заборы, ненужные сараи и дать тепло в помещения, где, истощенные болезнью, метались в горячке несчастные люди. «Чистота, чистота и еще раз чистота!» — кричал главный врач госпиталя.
Значит, не зря так тревожится Владимир Ильич! Значит, у него есть основания бить тревогу именно здесь, на Всероссийском съезде Советов, на заседании самого высшего органа власти.
Говоря о том, что переживает в эти дни советский народ, глава правительства, любимый миллионами трудящихся рулевой, выражал уверенность, что в ближайшие годы мирного строительства советские люди свершат несравнимо большие чудеса, чем за эти два года победоносной войны против могущественной Антанты.
Подождав, пока утихнут аплодисменты, Владимир Ильич закончил доклад чтением проекта, предложенного от имени Советской страны. В проекте, как и в эпохальный первый день существования Советской власти, наша страна вновь подтверждает свое неуклонное стремление к миру и вносит предложение державам Антанты — Англии, Франции, Соединенным Штатам Америки, Италии, Японии, всем вместе и каждой в отдельности, немедленно начать переговоры о мире.
Когда люди говорят, что у них от радости вырастают крылья, то, наверное, так и бывает, подумал счастливый Пархом, потому что именно таким окрыленным вышел он из Большого театра. Свернул налево к Малому театру и через несколько десятков шагов оказался возле гостиницы «Метрополь». Машинально скрутил цигарку и сел на скамью. На дворе холодный декабрь, сеял мелкий снежок, но Пархом вначале не чувствовал мороза и только тогда, когда стали зябнуть ноги, вскочил со скамьи. Надо было расспросить у кого-нибудь, как добраться до Кожуховской слободы, где жили его новые гостеприимные знакомые. Ругал себя за свою неорганизованность. Ведь утром, когда его провожал Марк, мог спросить у него и записать в записную книжечку. Ругал и тут же находил оправдание — он был очень взволнован тем, что идет на съезд, где услышит выступление Ленина. Разве тогда мог он думать о трамвайном маршруте!
Пожилой мужчина с бородкой клинышком, в очках, к которому обратился Пархом, подробно все объяснил: «Вон там трамвайная остановка. Садитесь и поезжайте до Крестьянской заставы, или, как ее еще называют, до Римских бань, а там пересядете на двадцать восьмой трамвай. Доедете до завода АМО и спросите у прохожих, как дойти до Кожуховской слободы». И направляясь к трамваю, и сидя в дребезжащем вагоне, который громко названивал на перекрестках, чтобы пешеходы не зевали, Пархом думал об услышанном в Большом театре. Мирон Павлович настойчиво просил запомнить все и рассказать потом, что говорил Владимир Ильич о взлелеянном в мечтах старшего механика отечественном автомобиле. Будет чем утешить неутомимого автомобилиста! И хотя о полукустарном АМО, которому много лет своей жизни отдал Мирон Павлович, прямо ничего не было сказано товарищем Лениным, но какую надежду вселяла в сердца людей его речь! Он заявил, что в ближайшие годы мы свершим несравненно большие чудеса, чем за два года победоносной войны против могущественной Антанты. А значит, одним из чудес будет завод, выпускающий советские машины. Пархом мысленно перенесся в начальные годы двадцатого столетия, когда читал ленинскую книгу о жизни деревенской бедноты. Как отборное зерно в плодородную почву упали тогда ленинские слова в души сельских тружеников, отца и матери Пархома. А теперь Пархом нес в своем сердце слова Ленина о будущих чудесах, которые свершит советский народ. По-весеннему радостно на душе у бывшего запорожанского крестьянина, недавнего вазовского рабочего, а ныне красноармейца. Ведь он думал и об однополчанах, и о земляках, и о своих самых близких — Сонечке и дочурке. Долго ли еще придется ему быть вдали от них? Вспомнились и материнские слова о любви к семье. Провожая, она всплакнула и сказала: «Где бы ты ни был, сынок, что бы ни делал — не забывай своих родных. — И шепотом добавила: — Будь таким, как твой отец. Он, дав однажды слово, никогда его не нарушал. Я верила ему, и он верил мне. Вот так пусть будет и у вас с Соней. Она у тебя хорошая».