— И не плохо, и не хорошо. В литературе описан некий молодой человек, соблазнитель женщин, искатель любовных приключений.
— А где об этом написано? — поинтересовался Никита.
— В сочинениях западноевропейских писателей. Да и у нашего Пушкина есть повесть, называется «Каменный гость».
— Дашь почитать?
— У меня нет этой книги. Надо попросить у знакомого. Еще успеешь прочесть. А ты, вижу, тоже смирный да тихий…
— Что «тоже»?
— Пристаешь к девушкам.
— Не пристаю! Не пристаю! Я… Я… уважаю ее… Машу. И ничего плохого не сделал.
— Не сделал! А тем, что напел ей на ухо: «Любимая моя!» — думаешь, не вскружил ей голову? Ты ведь женатый!
— Да я ведь ничего. И жену не забыл, и Маше не причинил никакого горя. Только она…
— Что она?
— Хорошая, очень хорошая! И ко мне тянется.
— Хватит. Дважды увидел девушку и уже голову ей вскружил. Вижу, что надо прекратить наши хождения к тетке.
— Как это прекратить? Я должен ее видеть, без этого не могу… и она…
— Не надо! Ишь, какой лихой сердцеед выискался. Поиграться захотелось?
— Не поиграться…
— А жена?.. Нет, ходить туда больше не будем.
— Аверьян! Я не причиню ей зла.
— Не причинишь… Всякое может случиться…
На следующий день после затяжной и утомительной муштры друзья опять разговорились в тихом уголке двора. Начинался апрель, и в туманном Петербурге повеяло весной. Хотя снег еще не таял, но уже чувствовалось нежное дыхание тепла. С Балтики дул легонький ветерок.
Аверьян и Никита стояли несколько минут молча. Никита не отваживался заводить разговор о семье Мировольских. А задумчиво куривший Аверьян ковырял носком сапога слежавшийся снег. Думал о предстоящей в воскресенье встрече с Дмитрием Каракозовым. Вспомнил недавнюю встречу с ним в условленном месте, состоявшуюся в то время, когда Никита бродил по улицам города. Они сидели втроем. Третьего — низенького, с лохматыми волосами — Аверьян видел редко. Но, наверное, это был один из руководителей их тайного ишутинского кружка. В эту организацию Аверьяна вовлек Дмитрий Каракозов. Вводил он его постепенно. Поначалу они встречались в саратовском студенческом землячестве, где вели невинные беседы с участием девушек-гимназисток. Однажды пили чай, пели, танцевали под гитару. Вдруг Дмитрий завел разговор об отце Аверьяна. И тут же спросил его, собирается ли он отблагодарить царя за издевательства над отцом. Должен отомстить. Каракозов говорил о том, что отмена крепостного права — не царская милость. Царь вынужден был это сделать. Так сложились обстоятельства, что царю, как волку в западне, некуда было деваться. Смелые ишутинцы примкнули к организации, называвшейся «Земля и воля». А назвали ее так, чтобы всем было понятно — землю крестьянам и волю всему народу. И долой царя и всех его прислужников! Аверьян внимательно слушал, а в конце разговора спросил:
— А что же будет потом? Каким будет управление государством и как это государство будет называться?
— Сначала надо убрать царя! — утверждал Каракозов. — Каким образом убрать? Разумеется, уничтожить, убить! Это должны сделать землевольцы!
Страшные глаза Дмитрия горели таким огнем, что Аверьяну стало не по себе. А Дмитрий воспламенялся все больше, рисовал картину новой жизни, когда не станет кровожадного царя и люди будут совсем другими, когда поднимутся угнетенные крестьяне и сметут со своего пути всех помещиков. А этого надо ожидать. Ведь угнетенные восставали и прежде. Еще до сих пор помнят о восстаниях Емельяна Пугачева и Степана Разина! Это передается из поколения в поколение. Только тогда люди были еще как слепые котята. У них не хватало сознания. Восставали на окраинах империи, а теперь и в столице есть люди, способные указать темным крестьянам путь, по которому надо идти. Из столицы следует начинать. Из столицы! И прежде всего — убить царя. К топору звать Русь! К этому призывал Чернышевский. А его схватили и сослали в Сибирь…
Дмитрий спросил Аверьяна, читал ли он журнал «Современник»? Не читал? Жаль! Это ведь была боевая трибуна крестьянской революции. Аверьян опять робко спросил: «А все же что будет потом?» Каракозов грозно посмотрел на него и выкрикнул: «Тогда миром решат. Люди будут жить общинами. В крестьянской общине сила…»
— Ты понимаешь, Никита? — начал после воспоминаний Аверьян. — Вы в селе как работаете — собираетесь вместе, едете в поле, а там…
Никита отрицательно покачал головой.
— Разве не так? — спросил Аверьян.
— Что-то не то говоришь про общину. И не собираемся мы всем миром, и не едем в поле вместе. Ты не жил в селе и не знаешь, как там живут люди. Каждый крестьянин едет сам по себе. А после манифеста появились мужики-богачи, их называют мироедами, они арендуют землю у безлошадных и бедняков, которых в селе больше, и за их счет богатеют. С мироедами крестьянам не по пути. И мой отец ненавидит богатеев, помещиков и власть имущих, проклинает их в тесном кругу родных и близких людей. Боже упаси услышит кто-нибудь чужой и донесет в полицию, тогда беда.