В недоумении переглядываемся. Старуха тоже смотрит на нас удивленно и испуганно, не понимая, что мы за люди.
Дмитриев откинул зеленый капюшон маскхалата, снял с себя пилотку и показал на звездочку:
— Не бойся, бабуся, русские мы...
Истомленное лицо старушки вспыхнуло:
— Родненькие вы мои, хлопцы милые! Да откуда же вы? — Она с тревогой оглянулась по сторонам, зашептала: — Куда же вы идете? Ведь в селе герман...
Лыков, усмехнувшись, ответил тоже шепотом:
— А мы, бабуся, его как раз и ищем.
— Почему вы на огороде прячетесь? — спросил я. Старушка сокрушенно покачала головой:
— Все это дед мой зробил. Герман, говорит, на сих днях тикать должен. Возьмет да напоследок и спалит хату. Вот и порешили мы с ним добро на огороде схоронить. Прошлой ночью старый мой яму вырыл, сюда рухлядь и снесли, а вот нияк не уложим. — Женщина указала рукой на сундучки и ведра. — А я жалкую и старого ругаю: зачем вин такое дело начав. Умирать, так в ридной хате, а вин и слухать не хочет. Из ума выжил старый! А вон и вин!
К нам подходил высокий старик. У него еще бодрая осанка, крепкие жилистые руки. Узнав, что мы красноармейцы, по-отцовски обнял каждого.
Старик указал на соломенные верхушки крыш, видневшиеся справа:
— Германа тут в хатах совсем нема: партизан боится як огня, а це хаты с краю стоят. А вот в тех, — он указал узловатым пальцем влево на ряд белевших между кустами домов, — богато. В каждой на постое солдаты.
Поблагодарив старика, осторожно поползли огородом. Вот заросший лебедой двор. Оглядываемся — вокруг ни души. Полусогнувшись, перебегаем двор, бесшумно открываем калитку, и густая зелень сада надежно принимает нас в свои объятия.
В саду пышно разрослись яблони. Колючие низкорослые кусты крыжовника, буйная поросль малины, смородины делают наше убежище еще более скрытым от людских глаз.
Постепенно разгуливается день. Солнечные лучи, проникая сквозь частую сетку листвы, образуют на траве пестрый кружевной узор. На листьях алмазами сверкает роса. Пахнет яблоками, и кажется, что на земле — мир, спокойствие, тишина.
Сад окружен высоким плетнем. Сразу за ним — сельская улица, слева изгородь примыкает к соседнему двору. Временами до нас доносятся чужие голоса. Подползаем вплотную к плетню, неотрывно смотрим сквозь щели. По улице изредка проходят немецкие солдаты. Вид у них неважный: худые, заросли жесткой щетиной.
Ахмет нервничает. Зрачки его сузились, в них заметен жесткий блеск. Слышу его горячий шепот:
— Очередью бы их срезать!..
Не спеша, журавлиным шагом прошел долговязый офицер. Этот выхоленный, надменный: сапоги блестят, китель отутюжен. Видимо, из штабных. Вот бы заарканить такую птицу!
Солнце в зените. Если никто из немцев случайно не забредет в наше убежище, до темноты можем себя считать в безопасности. А ночью при уходе в подразделение наверняка захватим какого-нибудь завалящего гитлеровца.
До темноты! Какая же выдержка нужна разведчику, чтобы целый день просидеть на земле под носом у врага, не имея возможности ни встать, ни пройтись, ни даже кашлянуть, ни захрапеть, если ненароком уснешь! Да, только ночь, темная глухая ночь — подруга и спутница разведчиков.
— Вот что ты хошь делай, — шепчет Лухачев. — Смотрю сейчас на немцев, а у самого поджилки дрожат. Днем... Светло. Страшно! Ночью — другое дело. Хватай его в обхват, запихивай в рот пилотку и волоки волоком.
К часу дня на улице становится пустынно. Наверное, у немцев начался обед.
Выбрав в саду самый глухой уголок, мы тоже принимаемся за трапезу. Лыков вытащил из вещмешка банку консервов, нарезал хлеб.
— По стопке бы еще, — Андрей щурит в улыбке свои васильковые глаза, — совсем бы здорово вышло! А потом бы песню сыграть. Представляю, как бы фашисты переполошились...
Лухачев прыскает и закрывает в страхе рот рукой.
Внезапно со стороны калитки послышался какой-то шорох. Кто это?
Взяв автоматы наизготовку, мы осторожно ползком обогнули кусты и замерли! Немец! Отперев калитку, он идет не торопясь, рассеянно оглядывая на яблонях румяные плоды. Собой высокий, поджарый. На голове офицерская фуражка. До него не более десяти метров. Взглянув друг на друга, без слов решаем, что делать. Захватить в плен офицера для разведчиков весьма соблазнительно. Вместе с Лухачевым подползаем к немцу справа, Зиганшин с Лыковым — слева, Дмитриев — с тыла. Офицер ничего не подозревает и все дальше уходит в глубь сада. Что его потянуло сюда? Видимо, колхозные яблочки. И в тот момент, когда он, подойдя к одной из яблонь, занес было руку, вдруг, как удар бича, раздался возглас: