Он не издал ни единого стона. Нужно было быть чудовищем — а охранники, проделывая подобные процедуры сотни раз, таковыми и становились — чтобы продолжать избивать это измочаленное тело тяжеленными палками с острыми, как бритва, краями. Кожа была содрана и сквозь окровавленное мясо белели кости. Он уже давно потерял сознание, но безжалостное избиение длилось и длилось.
Палачи остановились. Через полчаса Вор пришёл в себя. Его снова вздёрнули. Заместитель начальника вперился в него взглядом.
— А ну давай, раскаивайся! — загремел он. — Говори, что будешь соблюдать правила!
Изуродованная, истекающая кровью жертва, человек, который не мог ни стоять, ни говорить, поднял серое, с печатью смерти лицо. После долгого молчания с уст его сорвалось хриплое проклятие:
— Да….…. я его, жаль только, что и второй глаз ему не выело!
Они снова растянули его на лохани и забили до смерти. Переломанные кости, изувеченная плоть… Они работали палками, пока в лохань не свалилась бездыханная, бесформенная масса.
Вот что значило «семьдесят пять» в каторжной тюрьме Огайо в 1899 году.
И эти люди называли убийцей меня — меня, который никогда не совершал преднамеренного убийства! Я стрелял, да, — метко и быстро, но только ради самозащиты. Я был бы чудовищем, если бы убивал так, как они — подло и грязно.
Если бы этот палач-заместитель осуществил свою угрозу, он бы сдох, как собака, и он это знал.
Меня понизили в ранге до четвёртого разряда, обрядили в чёрно-белую полосатую робу, присоединили к группе узников, находящихся под особо строгим надзором, и отправили работать по контракту в тюремную слесарную мастерскую.
Лишение свободы, изоляция, жесточайшая дисциплина совсем лишили меня присутствия духа. До меня не доходили никакие вести. Никто не приходил ко мне — не разрешено. Ни газет, ни книг — не разрешено.
Тогда я симулировал болезнь — лишь бы дать о себе знать Портеру.
Тюремный коновал измерил мне температуру. Билл вышел из аптекарской. Разговаривать со мной ему не разрешалось. Но сам его внешний вид говорил о многом. На лице его отражались горечь, печаль и заботы. Он кивнул мне и отвернулся. Я понял, что он пытался сделать для меня что-то, но ему не удалось. Не в его силах было помочь мне.
Я вернулся в слесарку. Тяжелее работы в тюрьме не было. Подрядчики с воли платили государству что-то около 30 центов в день за наём людей. Если ты не выполнил дневную норму, тебя сажали в карцер. Дважды за три дня Маленького Джима, негра, «напоили водой».
Делалось это так. Через шланг с узким носком — всего четверть дюйма в диаметре[25] — струя воды под давлением в шестьдесят фунтов[26] направлялась прямо на заключённого. Сила удара была колоссальной. Голову несчастного накрепко привязывали, а струя воды, твёрдая, как сталь, била ему в лицо — в глаза, в ноздри… Давление заставляло его открыть рот. Мощный поток устремлялся через глотку в желудок и буквально разрывал его на части. Никто не мог выдержать такую «поилку» дважды и остаться в живых.
Тем утром Маленький Джим прошёл мимо моего верстака.
— Мистер Эл, они снова дали бедному Маленькому Джиму воды, — прошептал он, сделал шаг, свалился на пол и алый фонтан ударил из его рта. Ещё до того, как его доставили в больницу, Маленький Джим умер.
После этого утра я стал конченым человеком. Все надежды и упования испарились. Но Билл Портер спас меня.
Он послал мне сообщение по «тюремному телеграфу»: оно шло от одного узника к другому и наконец мне украдкой прошептали в ухо:
— Не падайте духом. Я хлопочу за вас. Приходит новая метла.
Глава XVI
«Новая метла» — значит, в тюрьме будет новый начальник, и, как следствие, вся администрация обновится. В подобное время, в ожидании перемен, тюрьму всегда трясёт, как в лихорадке.
Я работал в слесарке. К моему станку подрулил надзиратель и жестом поманил меня за собой. Есть что-то невыразимо зловещее в приглушённых голосах и тихой, неслышной походке обитателей тюрьмы. Не промолвив ни слова, даже не зная, куда меня зовут, я отправился за надзирателем.
Подходя к вещевому складу, я понял, что уже не являюсь заключённым четвёртого разряда. Надзиратель спросил:
— Ты как, сможешь сыграть на тубе в воскресенье? Тебя переводят обратно в оркестр.
Музыканты в тюрьме — редкость. А я был одной из главных нот в оркестре до того, как меня швырнули в одиночку.