Портер намекнул на своё стремление стать писателем! Такое случалось очень редко. Мы разослали несколько его рассказов по разным редакциям, но Билл всегда давал нам понять, что писал их лишь для собственного удовольствия. На новой должности он мог развернуть свои таланты по-настоящему. Так оно и случилось: Портер каждую свободную минуту отдавал «упражнениям», как он это называл.
Мы теперь частенько разговаривали о литературе, её значении и целях. Я ведь пользовался ещё большей свободой, чем Билл — я работал секретарём у самого начальника Дарби; мне удалось избавиться от тюремной робы, и к тому же я имел возможность общаться со всякими высокопоставленными посетителями.
— Вид у меня не совсем презентабельный, — намекнул я как-то Дарби. — Надо бы мне как-то соответствовать своей должности…
Дарби окинул меня взглядом.
— Точно. Ступайте-ка на вещевой склад и подберите себе самый лучший костюм.
Он имел в виду — самый лучший костюм из тех, что предназначены для заключённых. Я же выбрал отличный шерстяной отрез и заказал себе такой наряд, что и самому губернатору не стыдно было бы в нём показаться на людях. Увидев меня не в арестантских полосках, Дарби ахнул.
— Великолепно, — сказал он, и после этого я больше никогда не носил робы.
Почти каждый вечер Портер пересекал улицу и приходил к нам с Билли в гости. Мы часок болтали, начиняя Билла по самую макушку рассказами из своего бандитского прошлого и просвещая его в области воровского жаргона. Он всегда был восторженным слушателем. Из наших баек он черпал идеи для своих рассказов, но никогда не использовал то, что слышал, не переработав на свой манер.
— Полковник, вы вполне могли бы потрясти мир, — заявил он однажды.
— Как — подложив хорошую порцию динамита?
— Ну что вы, полковник. Просто вы знаете бездну всяких историй. Могли бы показать жизнь во всём её многообразии.
Творческие методы Портера частенько ставили меня в тупик. Мне всегда казалось, что многое, действительно стоящее внимания, проскальзывало мимо его сознания, не вызывая интереса. Портер никогда не прилагал никаких усилий чтобы вызнать у сидящих за решёткой их жизненные истории. Похоже, узники как литературные герои, вообще его не привлекали.
Убеждён, что он считал себя не таким, как все остальные арестанты. И только тогда, когда он вернулся в большой мир и на себе ощутил его мертвенную безжалостную холодность, — только тогда предубеждения Портера смягчились, и он начал выказывать более глубокую симпатию по отношению к заблудшим душам.
Как-то раз случилось нечто, что раскрыло передо мной эту черту характера Билла.
По воскресеньям я играл в оркестре при богослужениях. В одно прекрасное утро с хоров, где стояли женщины, донёсся звонкий голос.
Такого великолепного контральто я никогда не слышал. Тёмно-вишнёвое, глубоко чувственное, а по временам полное такого неизбывного трагизма, оно проникало в душу до самого дна.
Я бросил взгляд наверх, пытаясь узнать, кому принадлежит этот голос. Наконец мне показалось, что одна высокая, с гордой осанкой девушка-южанка, несравненной красоты, — она и есть певунья. Молочно-белая, чистая кожа, сияющие серые глаза и волосы, золотым нимбом окружающие лицо… Словом, я очень сильно заинтересовался.
— Здесь, в тюрьме есть одна девушка… — сказал я Портеру. — Приходите в часовню в следующее воскресенье и послушайте, как она поёт. Полýчите массу удовольствия.
— Полковник, вы шутите? Да я не пошёл бы в часовню даже для того, чтобы послушать семь ангельских хоров, уже не говоря о какой-то жалкой тюремной девице!
Как-то меня послали с поручением к матроне — так обычно называли старших надзирательниц в женском отделении — миссис Матти Браун. Нечего и говорить, что я воспользовался случаем удовлетворить своё любопытство.
— Что это за примадонна поёт по воскресеньям?
— Хотите с нею познакомиться? — спросила матрона, бросив на меня взгляд, полный спокойного интереса. — Может, вы бы замолвили за неё словечко и даже, глядишь, смогли бы исхлопотать помилование. Она хорошая девушка.
Миссис Браун всегда старалась помочь своим подопечным. Её симпатия к заключённым была горяча, как солнце, а сочувствие глубоко, как море.
— То, что с нею случилось — просто ужасно, — сказала матрона. — Она сидит по обвинению в убийстве. Пожизненно.