— Эх… их мать, я бы поменялся с ним местами ради удовольствия целую неделю жрать до отвала!
Но когда приходит день официально узаконенного убийства, вся тюрьма словно бы погружается в серое траурное марево. Оно облаком висит в коридорах, его можно почти пощупать — эту холодную, душную тень, накрывающую застенок в день смерти. Такое впечатление, будто его населяют толпы оживших утопленников — их вспухшие лица, обрамлённые мокрыми склизкими волосами, внезапно выныривают из тёмных углов, тянут к тебе свои раздувшиеся пальцы и сжимают твоё сердце в ледяных кулаках.
В такие дни мы почти ничего не говорим, но зато по ночам воздух разрывают крики — долгие, полные страха крики, переходящие в мучительные стоны; и мы просыпаемся с предчувствием близкой беды: это кричит какой-нибудь исстрадавшийся бедолага, которому в кошмаре привиделась смерть.
Когда подошло время для казни Малыша, вся тюрьма встала на дыбы. Особенно заняты были спецы-электрики: чтобы прикончить человека, требуется очень много энергии.
Портер пришёл в тюремный двор, чтобы поговорить со смертником.
— Вон он, видите? Тот парень, на вид такой смирный и мягкий, что ходит с личным стражником. Идите к ним, вам позволят потолковать.
Когда человеку остаётся жить всего семь или восемь дней, у него даже в тюрьме появляются некие привилегии. Ему, например, разрешают чуть дольше гулять во дворе, а на обед дают ростбиф или цыплёнка. Ему позволено читать и писать, а иногда он может даже не выключать свет на ночь: в темноте все твои страхи возрастают в тысячу раз.
Портер направился к Малышу. Смертник положил свою ладонь на руку Билла и, казалось, был чрезвычайно рад его компании. В течение пяти или десяти минут вся троица дружно прогуливалась по двору.
Когда Портер вернулся ко мне, в его лице не было ни кровинки, а руки он сжал в кулаки с такой силой, что из-под ногтей выступила кровь. Он ворвался в почтовое отделение, опустился на стул и отёр со лба капли пота, похожие на крупные белые жемчужины.
— Перепугались, Билл? Такое впечатление, что вы заглянули в глаза самой Костлявой с косой!
Портер выглядел так, будто увидел привидение.
— Эл, пойдите поговорите с мальчиком. Поспешите. Это слишком чудовищно. Я думал, он взрослый мужчина, а он всего лишь ребёнок. Он не ощущает страха, потому что до него не доходит — ему действительно грозит смерть. Он слишком молод. Надо что-то делать!
Мне с этим парнем разговаривать не доводилось; я знал лишь, что он убийца. Я полагал, ему лет двадцать пять.
— Полковник, вы видели, как он положил свою руку на мой локоть? Он только маленький невежественный мальчишка, ему всего семнадцать. Он говорит, что не убивал, и уверен, что произойдёт чудо, которое его спасёт. Боже правый, полковник, разве можно поверить, что в мире существует что-то доброе, если таких вот парней выставляют «хладнокровными убийцами»? Нет, он точно невиновен, Эл, у него не глаза убийцы, это хорошие, чистые голубые глаза — совсем как у моего маленького друга.
Поскольку я был секретарём начальника, в мои обязанности входило присутствовать при экзекуции и вести протокол. Казнь этого семнадцатилетнего мальчика обещала стать нелёгким испытанием.
Его дело было мне известно. Доказательства против Малыша были сильные.
Как-то раз в воскресенье они с другом пошли купаться на реку Сиото. Обратно Малыш пришёл один, второй мальчик пропал. Через три недели в прибрежной грязи, далеко вниз по реке, нашли чьё-то тело. Оно разложилось до такой степени, что узнать труп было невозможно; лица не было вообще.
Родители пропавшего юноши отправились в морг, нашли на трупе родимое пятно и определили, что это тело их сына. Малыша арестовали.
Свидетели на суде были единодушны: они видели двух юношей на берегу Сиото, и Малыш был одним из них. Парни ссорились. Внезапно Малыш схватил своего дружка за руку и потащил к реке с криками: «Я тебя сейчас утоплю за это!» Трое мужчин и одна женщина слышали эту угрозу. Малыша осудили, основываясь на косвенных доказательствах.
— Да, сэр, это правда. — Юноша возвёл на меня свои чистые глаза и положил ладонь на моё предплечье — в точности так, как Портеру.
— Ну хорошо, это правда. Но это не вся правда, — полувопросительно сказал я.
Малыш не отпустил мою руку, словно боялся, что я уйду и ему не удастся высказаться. Видно было, что ему страшно не хочется оставаться в одиночестве. Мы прогуливались на солнышке; паренёк то смотрел в небо, то переводил взгляд на верхушку дерева, чьи ветви простирались над тюремной стеной… Он поведал, что не боится смерти, и в его словах не чувствовалось ни досады, ни негодования, только благодарность за то, что с ним поговорили.