— Это же будет шум на весь мир, полковник! Придётся всё время таскать за собой духовой оркестр.
— Не волнуйтесь, Билл, Вы и так произведёте шум на весь мир.
— Вот, попробуйте спрыснуть их бальзамом для волос. — Билли вручил Портеру им же изготовленный бальзам. — Он, по-моему, способен всё что угодно привести в порядок.
Шутливая, беззаботная болтовня — так проводили мы последние драгоценные часы. Словно пена, в которую превращается большая волна, разбившись о неприступную скалу. Волны, такие величественные, такие могучие, у берега становятся мелкими, словно вся их великая сила вдруг иссякает.
В наших душах кипели эмоции, мозг наполняли сотни мыслей и беспокойных вопросов, но когда эти волны доходили до языка, они обращались в пену. Мы болтали обо всём, кроме того важного, что наполняло наши умы.
Даже начальник тюрьмы — и тот заволновался, когда Портер пришёл к нему в приёмную за документами.
— Я работал над ними всю ночь, полковник. — Портер указал на свои туфли. — Но их красноречие неистребимо.
— Билл, вы выглядите великолепно. Вы просто как законодатель мод. Увидите — дамы не будут давать вам прохода.
— Ну, нет. Впредь я постараюсь избегать любых уз!
За те тридцать девять месяцев, что Портер провёл в тюрьме, лицо его покрылось еле заметными морщинками, однако, без сомнения, в любом обществе он привлёк бы к себе всеобщее внимание. Теперь, исполненный уверенности, достоинства, он выглядел, словно высокообразованный, порядочный бизнесмен, а вовсе не бывший узник.
В приёмной были какие-то посетители. Начальник вышел из кабинета, приказав мне выдать Биллу его бумаги. Как только все разошлись и мы с Биллом остались одни, выносить напряжение стало невозможно. Мне хотелось впихнуть в эти последние минуты всё, что только возможно. Хотелось сказать ему: «Удачи! Господь вас благослови! Пошли вы к чёрту!»
Но никто из нас не произнёс ни слова. Билл отошёл к окну, а я присел у стола. Минут десять он стоял, отвернувшись, и молчал. Мне казалось, что происходящее мало волнует его. А ведь сейчас он уйдёт — и всё…
— Билл, — мой голос дрогнул от негодования, и Портер сразу же обернулся ко мне, — вы же скоро окажетесь на свободе. Не могли бы вы не поворачиваться ко мне спиной эти последние минуты?
Его губы тронула ласковая улыбка, он протянул мне свою сильную, большую руку:
— Эл, вот вам книга, я её выписал из города специально для вас.
В руке он держал книгу стихов Омара Хайяма.
Я вручил ему документы и пять долларов подъёмных. Портер располагал собственным капиталом долларов в шестьдесят-семьдесят — получил за последний рассказ. Он взял пять долларов и протянул мне.
— Полковник, отдайте это Билли — пусть потешит свою сенситивную атаксию хорошей выпивкой.
И это было всё. Он направился к двери… и вернулся с прежним озорным блеском в глазах.
— Встретимся в Нью-Йорке, полковник. Может так статься, что вы окажетесь там раньше меня. Я вас найду. До свидания, Эл.
Голос к концу этой краткой речи подвёл его, сорвался. Он снова двинулся к двери и вышел, ни на секунду не задержавшись и не оглянувшись. У меня было такое чувство, будто что-то юное, прекрасное, что-то глубоко любимое и притягательное ушло навсегда.
— Всё, на календаре больше нет листков, Эл!
Билли Рейдлер зачеркнул последний день, покачал головой и выдрал листок. Повисла мрачная тишина.
— Теперь любой день будет похож на ночь.
Глава XXVI
Эготизм,[38] то есть осознание своей сверхценности — вот та лестница, с помощью которой человечество выкарабкалось из джунглей. Эготизм безграничен. Он простирается до небес, где выстилает собой дорогу богам и ангелам, чья единственная обязанность и удовольствие — управлять Человеком. Эготизм не останавливается на пороге смерти, он и за могилой натягивает тонкую, словно волос, нить, по которой пролегает путь в Бессмертие. Без эготизма Человек никогда бы не поднялся выше животного уровня.
Есть только одна пропасть, через которую не переброшен мостик эготизма — между Миром и Тюрьмой. Лишённый свободы узник постепенно утрачивает дух и лишается надежды. Он ничего не ждёт, потому что его вера в себя подорвана.
Когда Билл Портер шествовал к выходу из тюрьмы в своих скрипучих туфлях и нахальных жёлтых перчатках, которыми его снабдил Стив Бассел, ни я, ни Билли Рейдлер даже и не мечтали когда-либо вновь услышать звук знакомых шагов. Портер лёгкой походкой ушёл из нашей жизни. Ну что ж, мы были счастливы уже тем, что он одарил нас светом своей солнечной личности, когда жил с нами одной жизнью. Спасибо и на том.