— Не подвергайте опасности моё будущее на избранном поприще! Меня так и подмывает всё бросить и умчаться на Запад!
Дафф и Холл уставились на Портера так, будто воочию увидали его грузноватую фигуру в седле на галопирующей лошади и с лассо в руках. Портер уловил вопрос в их глазах. Ему явно хотелось подразнить своих приятелей.
— Полковник, не желаете ли вы одарить наше сообщество беседой относительно этических сторон налётов на поезда?
Троица Избранных выпрямилась — тема явно вызвала у них интерес. Ситуация была из тех, которые я просто обожал. Они давали мне возможность шокировать этих напыщенных нью-йоркцев.
Я выкладывал им одну историю за другой, а они внимали им, развесив уши. Я рассказал им множество забавных случаев об ограблениях поездов на Индейской Территории.
Я нарисовал им образ бандита не как отъявленного мерзавца, а просто как человека, принципы мышления и наклонности которого отличаются от их собственных, только и всего. Портер добродушно развалился на стуле; в его глазах светился смешливый огонёк.
— Полковник, сегодня вы меня совсем затмили, — сказал он, когда мы отправились в отель.
— Что вы такое говорите, Билл?
— Мои друзья, с которыми я вас познакомил, совершенно позабыли о моём существовании. Раньше я служил предметом восхищения для Холла и Даффи, но сегодня они меня даже не замечали. Не могли бы вы в следующий раз упомянуть о том, что я держал для вас лошадок?
— Билл, вы что — серьёзно?
— Как нельзя более. Думаю, это прибавит мне престижа в их глазах.
Несколькими днями позже мы отправились в ресторан Мукена. На этот раз я выдал им совершенно потрясающую бандитскую небылицу. Дойдя до середины рассказа, я остановился и повернулся к Портеру, словно память мне отказала и я позабыл очень важную подробность.
— Билл, помогите вспомнить! — сказал я. — Ведь это случилось в ту ночь, когда вы держали лошадей.
Даффи разразился громовым хохотом и уронил вилку. Потянувшись через стол, он хлопнул моего друга по плечу:
— Клянусь Юпитером, Билл Портер, вы всегда были мне подозрительны!
— Позвольте поблагодарить вас, полковник, за ваши любезные слова, — сказал мне Портер на следующий день. — Вы оказали мне грандиозную услугу. Этим утром я продал два рассказа, и помогло мне это сделать моё предполагаемое сообщничество с вами. Эти парни вообразили, что я и вправду входил в вашу банду. Вот теперь я стал воистину выдающейся личностью.
Но, конечно, ни за какие блага в мире Портер не открыл бы этим господам, что сидел в каторжной тюрьме Огайо. Боб Дэвис, я уверен, знал об этом — он чуть ли не признался мне как-то. Даффи и Холл лишь чувствовали, что Портера окружает какая-то тайна.
— Полковник, каждый раз, когда я захожу в многолюдный трактир, во мне поселяется жуткий страх, что появится какой-нибудь бывший узник и скажет: «Хэлло, Билл! Когда тебя выпустили из К. Т. О.?»
Но этого так и не случилось. Это нанесло бы непоправимый урон гордости Портера, особенно когда успех был для него ещё внове. После тёплого и оживлённого обеда у Мукена, после всей этой лёгкой, проникнутой юмором болтовни на него навалилась тяжкая депрессия.
Память прошлого и тревога за будущее, казалось, вечно омрачали для этого человека цветущее счастье настоящего.
Я в тот вечер был безоглядно весел. Накачался шампанским, настроение поднялось до невиданных высот, и я просил всех присутствующих джентльменов проводить меня на другой берег реки.[50] Портер двинул меня ногой под столом и пронзил острым, многозначительным взглядом.
— Полковник, я тут единственный бездельник, кроме вас, разумеется. Эти джентльмены — издатели, люди занятые. Я с радостью провожу вас и прослежу, чтобы вы не свалились за борт. Вода, знаете ли, не отдаёт свои жертвы обратно.
Когда мы пересекали на пароме Гудзон, он сказал:
— Я не хотел, чтобы эти господа были с нами в наши последние минуты.
— Господи помилуй, Билл, неужели вы собираетесь прыгнуть за борт и утащить меня за собой?
— Нет. Но, думаю, я бы не прочь это сделать.
Во время обеда он не притворялся, он действительно был весел, радость захлёстывала его, словно прибой. Но под этой разудалой волной всегда шло скрытое, тёмное течение; и когда Билл Портер оставался наедине с собой, оно зачастую утягивало его в мрачные глубины подавленности.
Глава XXХ
Он был человеком-призмой — превращал проходящий сквозь него свет в семицветную радугу. Но в отличие от стеклянной призмы Портер был непредсказуем. Его настроения играли то алым, то голубым, то жёлтым, иногда преобладал золотой цвет, иногда — индиго. Душа Билла обладала поразительным спектром различных нюансов — от светлого юмора до глубокой тьмы.