Тана нетерпеливо выхватила свечу из рук Малицы. Огонёк дрогнул, но не погас. Тана наклонила свечу над ушатом, и воск закапал в воду. Девки ахнули, вытянули шеи, всматриваясь: похожа фигурка на Касека? Или хотя бы на пчелу? Но только Малица умела читать по восковым каплям, съёживающимся на воде.
– Говори, – тихо потребовала Тана.
Старуха склонилась над ушатом, едва не окунаясь в него носом. В светёлке стало неестественно тихо, только иногда шуршали платья и срывался вздох у какой-нибудь особенно нетерпеливой девушки.
Мавна не знала, сколько времени прошло. Ей было скучно, даже тоскливо, и мгновения казались непомерно растянутыми. Наконец Малица вскинула голову и произнесла:
– За богатого выйдешь. И красивого.
Тана вздёрнула нос и села на место, свысока глядя на подружек. Они загалдели, стали льнуть к ней, будто бы впервые слышали такое предсказание и невероятно обрадовались. Мавна не удержалась от вздоха.
– Давай ты теперь.
Малица поманила Купаву. Та чмокнула Мавну в висок, разъединила их сплетённые пальцы и осторожно, почти ласково взяла свечку. Капнула.
Наклонившись над водой, Малица снова стала всматриваться в комок воска. Катала ушат и так, и так, пока не подняла голову на Купаву.
– Вижу красивого мужа. Скоро. Будете сидеть под чёрным деревом, и ветки у него будут доставать до земли.
Купава повела плечами, и даже у Мавны пробежал по спине холодок.
– Какая-то глупость. – Купава смешливо сморщила нос, снова садясь рядом. – Не собираюсь я скоро замуж. Не за кого мне.
Мавна хотела напомнить, как Купава вздыхает по её брату Илару, весьма красивому, между прочим, но не успела.
– Ты следующая, подходи.
Два десятка пар глаз повернулись к Мавне. Она и не поняла, что Малица подзывает именно её.
От взглядов – снова чужих и сочувствующих – в груди набухла тяжесть. Мавна встала, оправила платье и безучастно взяла свечу из протянутой руки.
Ей было всё равно, кого ей напророчат. Всё равно, будет он бедняком или богачом, хромым или ловким, старым или молодым. Всё равно, если ей вообще не видать замужества. Какая из неё получится жена – вечно тоскующая и будто замёрзшая? Что за жена, вскакивающая на кровати в холодном поту из-за того, что вновь приснился крик брата?
Воск потёк по пальцам, горячий, но не обжигающий. Закапал медовыми каплями в воду, скорчился и застыл на поверхности. Девушки снова приподнялись, заглядывая в ушат: про Мавну-то интересней было узнать, чем про Тану, с той и так всё ясно.
– Ши! – Малица пригрозила девкам и сама склонилась над водой. – Не галдите, сорочата.
Вновь потянулись мгновения, тягостные, тяжёлые. Мавна переступила с ноги на ногу: отпустила бы уж домой, лечь бы в постель и забыться гнетущим чёрным сном…
– А твой… – протянула с сомнением Малица после минуты молчания. – Будет твой…
– Рыбаком? – почему-то пискнула одна из младших девочек, и на неё зашипели, чтоб молчала.
– Не-а, – отрезала Малица и подняла на Мавну влажный, полный тревоги взгляд. Она помолчала ещё немного, вглядываясь в лицо Мавны, будто силилась разглядеть в ней что-то неведомое. Наконец, шмыгнув носом, Малица тяжело изрекла: – Твой будет утопленником.
В светлице поднялся визг, все пуще прежнего уставились на Мавну, но уже не с мрачным сочувствием, а со сладостным ужасом. Мавна медленно повела закостеневшими плечами. Ей вдруг стало ещё холоднее.
– Утопленником так утопленником, – равнодушно проговорила она и вышла из светёлки. Купава тоже встала и побежала за подругой, а вслед им понеслись ахи и шепотки.
У костра гремела музыка, в вечернее небо то и дело взмывали искры и взрывы хохота. Как, должно быть, прекрасно каждый вечер вот так выходить из домов и делать то, что вздумается, а не сидеть по дворам… Мавна сама удивилась этой своей мысли: наоборот, мечтала же поскорее очутиться дома. Но мрачное колдовство этой ночи, приправленное вдруг острой радостью пляшущих, хмельных парней и девушек, словно очаровало и её тоже. Купава засмеялась, глядя на подругу.
– Вот видишь, тут здорово! Давай, потанцуй с кем-нибудь.
Эти слова подействовали на Мавну как ушат холодной воды. Она остановилась и выпустила руку Купавы.
– Ну уж нет.
Купава пожала плечами:
– Насидишься ещё дома. Все мы насидимся.
Она была права. Лишь несколько ночей можно было не боясь проводить вот так: всем вместе, на улице, под небом. Но уж если кто отважится выйти завтра, то с наступлением темноты в нежное людское горло вопьются когти и зубы упырей, и никто не станет жалеть глупца, который не думает своей головой. В черте деревни ещё спасла бы стена-ограда, но вот за околицей, как сейчас, точно никто бы не спасся, и не было бы весёлого празднества.