Он сел, вскрикнув от боли. Осмотрелся в поисках чего-нибудь, что он мог бы...
Он устал. Ох, как он устал...
Что-то сдавило грудь. Тошнит...
Газ.
Усталость. Боль. Он весь измотан.
Вдыхает ядовитый газ.
Нет сил бороться...
Так... устал...
Давит... внутри...
Тереза... Почему всё должно было кончиться так страшно?..
Устал...
Сквозь туман в помутившемся сознании он ощутил, как голова ударилась о пол.
Предан.
Так...
Устал...
ГЛАВА 53
Томас не знал, жив он или умер. Скорее всего, он спит. То есть сознаёт себя, но как бы сквозь туманную дымку. Опять очередной сон-воспоминание.
Томасу шестнадцать. Перед ним стоят Тереза и ещё одна девушка, которую он не может узнать.
И Арис.
Арис?
Все трое с печалью смотрят на него. Тереза плачет.
— Время идти, — говорит Томас.
Арис кивает:
— Сначала в Сканер, потом в Лабиринт.
Тереза ничего не говорит, только смахивает слёзы.
Томас протягивает Арису руку, и тот жмёт её. Потом Томас обменивается рукопожатием с незнакомой девушкой.
Тереза бросается ему в объятия. Она всхлипывает, и Томас вдруг понимает, что тоже плачет. Он крепче прижимает её к себе, и его слёзы капают ей на волосы.
— Тебе пора, — говорит Арис.
Томас смотрит на него. Тянет время. Пытается насладиться этими недолгими мгновениями с Терезой — последними мгновениями, когда ещё вся его память при нём. Теперь им не скоро выдастся случай вот так держать друг друга в объятиях. Очень, очень не скоро.
Тереза поднимает на него глаза.
— Всё правильно, всё пойдёт как надо. Всё будет как надо...
— Я знаю, — отвечает Томас. Ему так невыносимо грустно, что всё тело начинает ныть.
Арис открывает дверь и жестом зовёт Томаса за собой. Тот повинуется, но напоследок ему удаётся бросить на Терезу ещё один, полный надежды взгляд. Старается подбодрить её.
— До завтра! — говорит он.
И это правда. И потому так больно.
Сновидение померкло, и Томас соскользнул в самый непроницаемо-чёрный сон в своей жизни.
ГЛАВА 54
Шёпот в ночи.
Вот что услышал Томас, когда начал приходить в сознание. Низкий, сиплый, словно наждак, трущийся о барабанные перепонки. Он не мог разобрать ни слова. Вокруг было так темно, что понадобилось несколько секунд, чтобы понять — его глаза открыты.
На лицо ему давило что-то холодное и твёрдое. Пол. Он так и не двинулся с того самого мгновения, как газ отправил его в нокаут. Странно, но голова больше не болела. Ещё более странно — вообще ничего не болело. Наоборот — его затопила волна освежающей эйфории, настолько сильная, что в мозгах слегка помутилось. А может, он просто счастлив, что ещё жив?
Он оперся на руки и сумел сесть. Можно было оглядываться до посинения — всё равно бы ничего не увидел, ниоткуда не прорывалось ни лучика света. Полная, абсолютная темнота. Интересно, куда девалось зеленоватое свечение двери, которую захлопнула за ним Тереза?
Тереза...
Всё воодушевление испарилось. Он вспомнил, что Тереза сделала с ним. Хотя постой...
Он же не умер!
Ну разве что загробная жизнь представляла собой сидение в непроницаемо чёрной комнате.
Несколько минут он отдыхал, давая своему мозгу окончательно проснуться, и только потом поднялся на ноги и начал на ощупь обследовать окружающее. Три холодных металлических стены с равномерно расположенными бугорками с дыркой на конце и одна — гладкая, похоже, из пластика. Нет сомнений — он в той же самой камере.
Он забарабанил в дверь:
— Эй! Есть там кто-нибудь?
Мозг заработал на полную катушку. Сны-воспоминания, теперь уже не один-два, а несколько — вот что занимало его мысли. Да, тут было над чем подумать, а уж вопросов — так и вообще не счесть. То, что вспомнилось ему в Приюте во время Превращения, постепенно обрастало подробностями. Он был частью планов ПОРОКа, частью Испытаний. Они с Терезой были тогда близкими друзьями, а то, в чём они принимали участие, казалось правильным, ведь всё что делалось — делалось с очень благородной целью. С великой целью.
Ну и куда же девалось это чувство правильности? Теперь его не было. Всё, что испытывал сейчас Томас — это стыд и гнев. Чем можно оправдать все те злодеяния, что они — и ПОРОК, и он лично как его часть — совершили? Хоть он и не думал о себе, как о ребёнке, но ведь, по сути, и он, и все остальные были детьми. Детьми! Он был сам себе противен. Он не знал, когда это случилось, только ощущал, что внутри него словно что-то надорвалось.